Точка росы

Дождя не было, это ясно. Но за десять дней следы как минимум должны были осыпаться. Я двинулся дальше. Следы появлялись то здесь, то там, но никогда не шли сплошной цепью.

Заночевал я в стогу. С вершины его можно было разглядеть тусклый ореол свеченья фермы.

Небо смежило веки, и звёздная бездна опрокинулась мне в череп.

Всегда жутко лежать лицом к диску окоёма, особенно ночью, потому что падаешь в сферу созвездий.

Чтобы заснуть, я стал вспоминать названия звёзд. Узнал мигающий на излёте ковша Арктур. Отыскал созвездие Северной Короны. Она плыла, утопая в белёсом мареве восходящей луны.

Я задыхался от душного запаха сена.

Волки появились внезапно, словно бы втекли. Сначала чернота внизу всколыхнулась неясными змеями. Сгустки темноты петлисто покатились там и тут. С пухлого пружинного стога было плохо видно, но я различил несколько угловатых силуэтов, мигающих жёлтым стеклянистым огнём.

Я забарахтался в сене, стараясь подняться повыше. Часть стога осыпалась, ушла мягкой опорой из-под ног, я боялся соскользнуть.

Первым завыл тот, что расположился слева в арьергарде.

Вой холодным широким клинком пронизывал тело.

Рассуждение оставило меня.

Над верхушками деревьев показалась луна, я различил четырёх волков и человека.

Двойник мой сидел на земле, остановившийся взгляд его был направлен в сторону фермы. Весь облик этого человека был воплощённой отчуждённостью, и, если бы не точное совпадение внешности, я бы счёл его незнакомцем.

Волки его словно бы не замечали, перебегая в самой близости.

Между нами по прямой взгляда было метров десять, не больше.

«Волки-то мелкие. Шакалы, что ли», — мелькнуло у меня. Я закричал:

— А ну, пошли вон! Ату, ату! — и стал бросать в них зажжённые спички.

Звери, казалось, приостановились. Я всё ещё вижу длинную худую морду с прикушенным набок языком, озарённую покатившимся от спички бледным шаром.

Спичками я старался попасть и в двойника. Лицо его было спокойно. Он смотрел себе на коленку. Одет был в солдатскую рубаху и штаны со штрипками. Двойник повернулся. Другую его щёку перечёркивала царапина. Это преломляло его внешность, и мозг мой зацепился за эту примету, чтобы отличить, уничтожить двойничество.

Волки явно передумали и сдали назад, но вдруг один наскочил на стог и в прыжке клацнул зубами под моей ногой.

Я рванулся вверх, уже зажжённая спичка выпала из пальцев, сено вспыхнуло.

Ногой я старался сбить огонь, но он только шире рассыпался.

Скоро пелена огня отделила меня от волков, от двойника, по которому заплясали отсветы пламени. Он чуть улыбался, краешком губ.

Шум пламени опалил меня, стог был охвачен валом белого едкого дыма.

Я прыгнул из огня, покатился, хватая ладонями затрещавшие волосы.

Несколько мгновений я ничего не соображал.

Стог в яростном безмолвии пылал до неба.

Я не чувствовал своего тела. Пекло обожжённое лицо, оно словно бы растворялось в дрожащем плавком воздухе, я исчезал, растекался, стараясь проникнуть в спасительную, остужающую темень.

Присев на корточки в стороне, я лихорадочно затягивался сигаретой.

Скоро налетели всадники. Они завертелись, вставая на дыбы, вокруг догоравшего стога, спавшего до малиновой кучи золы.

Я поднялся им навстречу.

Их лица были стёрты гневом и возбуждением от опасности.

Увидев меня, Руслан осадил лошадь, взметнул поводья.

Лошади всхрапывали, глухо перестукивая копытами по земле, вскидывали колени, вращали, закатывали глаза, налитые отсветом пламени; земля дрожала под ногами.

Первый удар — через темя. Второй — между лопатками.

Не давая опомниться, преграждая ходом лошадей путь к бегству, степняки погнали меня к ферме. Голова гудела колоколом, удары плети жгли руки — я пытался перехватить плеть, скинуть на себя всадника. Но скоро понял, что это бесполезно, и, прикрыв руками голову, глаза, побежал.

Загнав меня во двор, Лёша и Руслан спешились, стали вязать к столбу лошадей.

Жёнам Руслан крикнул, ударил кулаком воздух:

— Я же говорил, он это, его следы, меня не натянешь.

Ночь я провёл вместе с коровой, которая чем-то болела и по временам издавала страшный стон, будто кто-то подходил к ней с ножом.

Я не спал. Петух вместе с полоской света проник в сарай. Он прокричался над моей головой. Птица сверху окатывала меня глазом — то одним, то другим, перекидывала на сторону алый гребешок.

Я отвернулся, опасаясь, что петух клюнет меня в ухо.

Горело лицо, опухшее от ссадин. Правый глаз видел темно и красно. Дрёма тихонько сморила меня, и мне приснился двойник. Он лежал на боку среди пылающих маков. Голова его была запрокинута, в остановившихся белых глазах бежали гряды облаков.

Меня разбудил Лёша, принёсший воды умыться.

После в чёрном кулаке разжал два пузырька: перекись и зелёнка; дал кусок бинта.

В треугольнике зеркала, в котором дрожал и качался потолок, ныряла коровья морда с надрезанной губой и выставленной на языке глубокой язвой, тянулись пыльные пласты света у стропил, связки сухих трав, ряд разбитых горшков — я старался выхватить то, что осталось от лица, и водил по нему бинтом с пенящейся перекисью, лил зелёнку.