Точка росы

Они раза три обошли сквер, видели, как пьяный перебирался от дерева к дереву на негнущихся ногах, будто играл в медленные прятки, видели белого аргентинского дога, сильную рослую собаку и её энергичного хозяина, коротышку, в балетном разбеге метавшего псу канареечный теннисный мяч, прошли сквозь шеренгу гигантских бронзовых скульптур, выставленных по обоим тротуарам у мастерской-резиденции главного скульптора столицы, воплощавшего в своих творениях вычурный мир подсознания Москвы. Миновали Георгия Победоносца, что оперся копьём на взвившегося змея, засмотрелись на царственного истукана, на знаменитого поэта, который протягивал оксфордскую шапочку за подаянием, на тонконогого апостола Петра, на ещё одного поэта с гитарой в руках и церквами, кренившимися у него за спиной. Если постоять тут, дождаться, когда откроется калитка или сами ворота, — можно увидеть внутренний двор усадьбы — склад не принятых пока властями в оборот существ: звери, клоуны верхом на колесе, карикатурные Ника и Немезида, святые.

На ходу, почему-то украдкой, позвонил жене, снова никто не ответил, взял сына на руки и зашёл ещё на один круг. Он знал уже всех детишек, стекавшихся в этот сквер из окрестностей, но вот та пара — дед и внук, — которую он заметил давно, издали, и никак не получалось с ними поравняться, ещё не примелькалась. Что-то странное было в том мальчике, что-то необычное в походке — как правило, дети такого возраста ходят уверенно, даже бегают без запинки, а тот мальчик как минимум был на год старше сына, рослее, шире в плечах, но ходил на цыпочках, широко расставив руки для баланса, бухаясь на пятки, враскачку, будто бы только проснулся и ещё не восстановил координацию со сна. Сзади его поддерживал дедушка — то схватывал под мышки, то отпускал с опаской.

Пересадил сына на другую руку, чтобы лучше рассмотреть, когда пара приблизится, — это оказался больной мальчик, одутловатая печать болезни лежала на его добром лице, он был очень бледен, видимо, только в конце лета научился ходить, совсем недавно узнал, что такое свежий воздух. Дети, больные синдромом Дауна, развиваются медленно, и нет ничего страшного, что так получается, нужны только терпение и любовь. Он осёкся от того, что слишком задержался взглядом на мальчике, дед — лысый человек лет шестидесяти в роговых старинных очках — посмотрел на него снизу вверх, не смея отпустить внука, и глаза его были наполнены нежностью.

Дома накормил сына манной кашей с изюмом, стал укладывать, надо было и самому хоть сколько-то поспать, хоть чуть-чуть, но тут нужно было потрудиться, почитать сыну перед сном. После второй сказки сын заартачился, он ещё не говорил, только несколько несложных слов, которые они повторяли трудолюбиво: «мама», «папа», «заза», «мика», «жужу», «сок»; сейчас они работали над словом «яблоко», получалось пока что «яколо», но это ничего, он сам заговорил только в четыре с половиной года. Они повторили свой словарь два раза, и дальше нужно было что-то изобретать, а что — неясно, обоим уже надоели все сказки, но можно было просто что-то рассказывать, например, условие и устное доказательство теоремы Пифагора или вообще первое, что придёт в голову, но только очень тихо, со спокойной усыпляющей интонацией, сын слушал внимательно, по взгляду казалось, что он всё понимал, но навряд ли, просто в самом звуке родного голоса различал какой-то тёплый смысл, необходимый для ощущения себя вне одиночества.

Веки у сына уже слипались, теперь главное было не шевелиться и постараться дышать тихо-тихо, чтобы не спугнуть момент засыпания.

Он слышал своё сердце, слышал, как чирикнула сигнализация машины, как ветер стронул занавеску, ливмя ссыпались листья в окне, и в спальне давно знакомые предметы вдруг повернулись и поплыли в параллелепипеде зеркального шкафа.

Ему было пятнадцать лет, когда бабушка Лида рассказала ему — не к слову, а с назиданием сообщила, как когда-то в составе врачебной комиссии она инспектировала детский дом для умственно отсталых детей и как сердце у неё — военного врача — разрывалось при виде запущенных, обездоленных, обворованных Богом и людьми детей.

«Бога нет», — заключила бабушка. «Почему?» — «Если бы был, не допустил бы, чтобы люди страдали».

К концу жизни бабушка Лида стала терять память, приговаривала, что склероз — самое удобное заболевание, с ним забываешь о других болячках. Она теряла всё на свете и рассказывала одну и ту же историю много раз. Но в последнее лето жизни вдруг вспомнила всё и замолчала.

«Как медленно идёт время — оно почти неподвижно, пасмурный свет, эта осень — вязкая смоляная ловушка», — подумал он и прислушался. Сын сопел у плеча, подхватил насморк, — идти гулять вечером или не идти?..