Точка росы

Жена вернулась, когда укладывались спать, влетела, зацеловала сына, понесла на кухню чем-то кормить, а он растерянно стоял в проёме двери, смотрел на сильные свои пустые руки, что бы он сейчас ими сделал?.. Сжался, чтобы думать только об одном — как смолчать, не дать волю. Схватил куртку — и бежал, бежал, шагал тёплому ветру навстречу, какая болезненная осень, как затянулась, купил водки, поймал такси, на Воробьёвых горах допил, донышко откололось, когда стукнул пустой о парапет. Огненная лапута «Лужников» внизу парила, пылая, — шёл футбольный матч. Москва дышала огнями, толпы брели вблизи смотровой площадки, взрёвывали мотоциклы байкеров, иной мотоциклист вставал на заднее колесо и со зверским звуком мчался мимо напоказ тусовке. Он был уже хороший, двинулся в потёмках в Нескучный сад — последний день погоды, роллеры с налобными фонариками, мгновенно отворачивая, проносились мимо, он запаздывал шарахаться и нёсся штормом по пьяным дорожкам. Возле туалетных кабинок топтались бичи, заговорили с ним о важном, он вник, но вдруг праведно вспыхнул, закричал: «Оставьте меня!» — и снова был свободен. Дальше ему пришло в голову обзавестись спиннингом, он сто лет уже мечтает заняться рыбалкой, к чёрту этот город, вырыть землянку на лесном берегу, купить лодку. Он долго ходил вдоль лоточных рядов у метро, шальной, приставал к прохожим, и всё-таки нашёл вывеску «Рыболов». В компании продавца два кореша за пивом, припозднились, втридорога ему, возбуждённо перебирающему снасти, незнакомые черты рая, впарили простейший спиннинг, и с этой палкой он тащится по улицам, хлещет вправо, влево, теряет чехол, с восторгом, нацелив на фонарь, повторяя жесты продавца, присматривается к строю пропускных колец, мечтает, как они с сыном будут удить рыбу и всё будет как раньше, даже ещё лучше. Потом ему стало плохо, два раза он западал в кусты, затем мучился сушняком, добавил пива, заснул в метро, сколько раз катался туда и обратно, не понять, наконец его вышвырнули на поверхность менты, спасибо, не забрали, и полночи он шёл к себе на Малую Грузинскую, телефон, бумажник, всё подчистили, где, где? В Москве. Что-то холодно, скоро станет как стекло, и уже на подходе, у площади Восстания, нащупал в потайном, на молнии, тыщу, завернул в «дежурный», перцовки для согреву, и вот снова в сквере Грузинской площади, темнота вокруг.

Ворота приоткрылись как раз, когда он влачился мимо, из глубины клинками, ребристым веером лучей надвинулись фары, длинные тени побежали по скульптурам, звери, статуи, разом вдруг все стронулись вбок, и клоуны кинулись на него, он бросился назад, упал, перекинулся через ограду, лимузин вырулил прочь, скульптуры потухли, скрипнул воротный привод, спели петли. Далеко он не пошёл, набрёл на кучу листьев, оказалась невеликой, нашёл ещё одну, перенёс охапками, сложил, кое-как зарылся. Сон был неглубокий, всё время пробивал колотун, но к утру надышал в мёртвые листья, так ему казалось, что надышал, его сморило.

И вот луч, будто ладонь ложится на шею, на темя, он жмурится и судорожно вдыхает. Сквозь ресницы видит деревья, листья ковром, уже полно прохожих, у песочницы, среди деревянных резных белок и гномов уже гуляют дети. Он полежал ещё, стараясь ощутить себя самое, хотя бы мысленно собрать части. И вдруг — шарканье, дробный топот, он снова видит медленного мальчика, неуклюжего мальчика, видит, как тот топырит руки, то и дело встаёт на цыпочки, аккуратно причёсан, бледное чистенькое личико, — и согбенно, то придерживая сзади за плечи, то отставая, ведёт его перед собой улыбчивый счастливый дед. Исчезли из виду в дальнем конце сквера.

Он сжался, зажмурился со всей силы, вдохнул прелый дух листьев и потихоньку, пядь за пядью, стал распрямляться, подобрав колено, перекладывая на него непокорное чужое тело, тихонечко подбираясь к ограде, пляшущими пальцами дотянулся до чугунной завитушки. Передохнув, понемногу стал подтягивать затёкшие, отнявшиеся ноги. Прошла вечность, он встал, чуть отвалился от перил на пробу, не получилось, тогда постоял ещё — и точно так же неуклюже, с раскачкой, отчалил от ограды и, упираясь с мыска, сделал шаг, другой, третий, замер. Постоял, чувствуя спиной, затылком солнце. Было трудно, он обернулся — очень медленно, боясь потерять равновесие, — и никого за собой не увидел, задрожал головой, постоял, подумал и сделал ещё один невозможный шаг.

2007

Шпиц

Глухов попал в эмиграцию из-за чувствительности.

Однажды он шёл домой мимо митинга, где кричали «Собакин — вор!», и подумал: «Почему я, такой нежный, должен это видеть?»

Спустя две недели подали документы, а ещё через три месяца их семья спускалась по трапу самолёта, приземлившегося на окраине Тель-Авива.

А ещё через год жена ушла к своему однокласснику Боре Гроссману и детей забрала. Это он встречал их в аэропорту с букетом роскошных роз. Ушла с облегчением, как уезжают в отпуск. Из посуды оставила ровно по одному предмету.