Точка росы

«В Израиле все разводятся, — объяснила ему психолог из социальной службы. — Земля у нас горячая. Солнце, море, окситоцин. Могу посоветовать сваху».

Прошло три года. Глухов так и не нашёл себе пару, хотя неутомимо хаживал в походы. В Израиле все знакомятся на экскурсиях. Походы были сложные, по пустыне и по горам, но ему нравилось это птичье полётное чувство, когда, иссушенный солнцем и обезвоживанием, в конце дня он заворачивал на заправку и, залив бензином бак, садился за столики вместе со всеми, следя за опускающимися на скалы Моава закатными лучами, чтобы откупорить первую бутылку ледяного пива.

Глухов работал в архитектурном бюро, находящемся у самого берега моря. Он таскался по всей Яффе, вымерял участки и здания, обычно всякую рухлядь, а потом переносил результаты в компьютер для моделирования. В конце дня он уставал, поскольку то и дело попадал меж огней — в разбирательства между арабскими кланами, возглавляемыми Хасаном и Хуссейном. Это было почти невыносимо, и, если бы не этнографический интерес, непонятно, как Глухов бы справился. А так он видел, как люди живут, и это вызывало в нём любопытство. Жили, например, и в многоэтажке на первом этаже, с вынесенной дверью, как на бедуинском стойбище. Парадное благоухало гашишным дымом, и, если кто-то из ожидающих лифт незнакомцев засматривался с непривычки внутрь обиталища, он получал от чумазых подростков приглашение зайти и оглядеться.

Глухов, после того как его бросила жена, зачерствел. Как заведённый, он вставал утром рано и отправлялся на работу, где выполнял любые, самые неудобные проекты, его кидали на амбразуру и вообще не церемонились.

Кроме походов, у Глухова было ещё одно развлечение. В шторм он непременно вышагивал по набережной в ожидании особенно высокой волны. Она захлёстывала парапет тяжёлым шатром из брызг, и ему нужно было сфотографировать на телефон этот залп с изнанки, из-под низа, такая была у него охота.

Обстановка в бюро была сносной. К стуку каблуков хозяйки непременно примешивалось поцокивание коготков не первой молодости шпица. А когда Абигаль отлучалась, шпиц принимался отчаянно трепать кисть от портьеры, рабочий образец из интерьеров, предлагаемых клиентам. Вездесущая собачонка заметно пованивала, не в последнюю очередь потому, что писалась от радости при виде всех подряд. Хозяйка часто оставляла её в офисе ночевать.

Непонятно было, кто кого побеждал: Хасан — Хуссейна или наоборот. Как только Глухов нарисовывался в тех окрестностях, попеременно возникали оба и сначала строго следили за его действиями, не посягнёт ли он на их межу, проходящую одному аллаху известно где. Хасан выпучивал глаза, Хуссейн просто сразу начинал орать. Первый приезжал на мотоцикле, второй — на кабриолете «пежо» с треснутой от солнца торпедой, но отполированной снаружи до зеркального состояния.

Абигаль была тонкокостная смуглая женщина, чьи предки происходили из Йемена. Она носила облегающие юбки и была прекрасна какой-то особенной дерзостью, с помощью которой справлялась лихо с мирозданием, а заодно с сотрудниками и с Хасаном-Хуссейном.

Глухову было всё равно, где жить, лишь бы у моря. Жил он в Яффе, в одном из домов, построенных когда-то наспех для решения жилищного вопроса, который вставал перед всеми иммигрантами, перебиравшимися на Святую землю. За окном темнела зелень лужаек и скверов, поблёскивало море, среди густой листвы виднелся крест монастырского купола, и сыпался иногда глухой звон колокола, или доносился призыв муэдзина. По выходным Глухов забирал детей, и это было для него отрадой — до тех пор, пока Боря Гроссман не отбыл вместе с новой семьёй в Калифорнию.

Бюро, где работал Глухов, представляло собой смесь электрифицированного базара и присутственного места. Здесь толклись подрядчики, заказчики, владельцы, кто-то грозился судом за издержки, простой, и среди гама жались друг к дружке проектировщики. Это была кудрявая девушка, постоянно чем-то обеспокоенная и потому трещавшая без умолку; здоровенный мужик, в лапе которого компьютерная мышка пропадала с концами; и молчаливый, пенсионного возраста дядечка, всегда поправлявший свой дисплей так, чтобы его не засвечивало солнце.