Точка росы (СИ)

Воздух у меня в комнате был тяжёлый и спёртый. Хотелось свежести, и я распахнул оконную створку. По стеклу скользнул жёлтый блик, бесформенный и размытый; миг спустя он пропал из вида. Я выглянул на улицу. Там проезжал какой-то автомобиль; несмотря на дневное время, фары у него были включены, разгоняя морось. Их мимолётный отсвет и лёг сейчас на моё стекло.

Машина свернула за угол, однако этот случайный блик застрял почему-то в памяти. Или не столько даже он сам, сколько впечатление от него, продлившееся долю секунды…

Я застыл у окна.

Мне удалось ухватить ту мысль, которая ускользала все эти дни.

Она была предельна проста — но при этом диаметрально меняла ракурс моего восприятия.

Я метнулся к мольберту.

Нет, я не собирался изображать на холсте свет фар, увиденный только что. Он не был моим сюжетом — но дал подсказку, которой мне не хватало.

Теперь я понял, в чём состояла моя ошибка.

И знал, какую картину я напишу.

Схватив кисть, я атаковал холст. Мазки ложились быстро, но верно. Они были жирными и размашистыми, я не пытался их сгладить. Я ни на секунду не отвлекался от полотна. Мне не нужна была натура перед глазами — всё, что необходимо, содержалось у меня в памяти. Требовалось только извлечь оттуда нужное ощущение.

Картина наполнялась деталями. Пространство вокруг вибрировало в такт движениям кисти. Я потерял счёт времени. Это напоминало транс. Мне мерещилось, что рядом со мной дрейфуют изогнутые тонкие линии. Что-то в них было от карандашных штрихов. Но постепенно они менялись — их пропитывал свет, растворённый в воздухе. Штрихи тянулись к холсту и смешивались с теми мазками краски, что я нанёс.

Я пришёл в себя, когда сумерки просочились в окно.

Аккуратно положил кисть и отступил от мольберта.

Волнения я не чувствовал — только опустошённость. Все накопленные эмоции выплеснулись на холст.

Картина была готова — и она была хороша. Такого не делал прежде никто, хотя идея лежала вроде бы на поверхности. Жаль только, что я опоздал на выставку. День подошёл к концу, приём работ завершился. Но даже эта мысль была вялая, отстранённая — работа вымотала меня слишком сильно.

Хотелось есть. Собрав остатки наличности, я наведался в булочную. На улице вновь столкнулся с Ферхойтеном. Он куда-то спешил, но я всё-таки успел похвастаться своим достижением — хоть и сумбурно, без конкретных деталей.

Вернулся в квартиру, перекусил — и меня сморил сон.

Проснувшись на следующее утро, я почувствовал прилив бодрости. Подумал — а может, ещё остаётся шанс попасть на Салон? Ну да, вчера не успел, так вышло. Но попробовать надо — вдруг, увидев картину, разрешат-таки поучаствовать?

Дождь за окном, к счастью, прекратился, можно было вынести холст на улицу. Осталось лишь раздобыть денег на такси.

Я постучал в комнату к Жану-Люку:

— Слушай, займи десятку. Мне очень надо.

— А чего ты такой довольный?

— Потом расскажу, попозже.

Почему-то я не желал показывать работу сейчас. Интуиция предостерегала меня. Хотя, может, просто хотелось произвести фурор на Салоне, не раскрывая секрет заранее…

Сунув мятую купюру в карман, я вернулся в комнату. Снял картину с мольберта, вышел с ней в коридор. Жан-Люк и его подружка-натурщица успели меня увидеть через приоткрытую дверь — но я, не дожидаясь вопросов, выскочил на лестничную площадку.

Никто из знакомых больше не встретился, такси я поймал удачно. Сел сзади; картину повернул так, чтобы водитель видел только изнанку. Хотя ему было плевать на меня — художников на Совином Холме хватало с избытком.

До галереи мы докатили быстро, остановились у служебного входа. Я поднялся на небольшое крыльцо и хотел уже дёрнуть дверь, но тут подъехал кто-то ещё. Присмотревшись, я узнал человека, который вылез из-за руля. Это был Ингвардсен — тот самый сотрудник, который отвечал за приём работ.

Что ж, всё складывалось отлично.

— Мистер Ингвардсен, — сказал я, — прошу прощения за беспокойство. Меня зовут Эрик Белл, мы с вами виделись пару раз. Я очень хочу принять участие в выставке, но слегка припозднился. Это моя вина, извините. Буду признателен, если сделаете для меня исключение.

— Сроки нужно соблюдать, мистер Белл, — укоризненно сказал он. — И дело не только в организационных проблемах, но и в элементарной вежливости. Впрочем, раз уж вы здесь — показывайте, что там у вас.

Я повернул картину лицевой стороной к нему.

Ингвардсен посмотрел на неё — и остолбенел, застыл неподвижно. Взгляд его буквально прирос к холсту. Секунды текли, а он всё молчал, таращась, как под гипнозом.

— Позвольте?

Рядом остановился пожилой джентльмен в дорогом костюме. В первый момент я даже не поверил своим глазам — его лицо было мне знакомо по фотографиям в прессе, но я никогда не думал, что мы увидимся лично.

— Моя фамилия Роггендорф, — любезно поясни он. — Галерея принадлежит мне.

— Здравствуйте… — сказал я растерянно. — Я Эрик Белл, а это моя картина…

С полминуты он разглядывал полотно, потом покосился на своего сотрудника:

— Мистер Ингвардсен, вы можете быть свободны. Дальше я сам.