Точка сингулярности

Между прочим, зимой я впервые попал в Сибирь. И оно впечатляло. Я вспоминал свои прошлые приезды сюда. Ну, не совсем сюда, а под Красноярск, на шабашку, это было в восемьдесят втором… Я вздрогнул. Вспомнилась вдруг пресловутая Бомбейская конференция, которая, по словам Чиньо, дала окончательное решение важнейшей проблемы современности. Восемьдесят второй год. И тогда же — убийство Маши Чистяковой. И тогда же Сергей Малин знакомится с Фернандо Базотти. Что за год такой?

Когда-то я был химиком, и очень серьезно относился к числу 82. Порядковый номер свинца в таблице Менделеева. На нем заканчиваются все естественные радиоактивные ряды. Далекому от науки человеку это, конечно, мало что говорит, но уж вы мне поверьте, из двузначных чисел в природе нет ни одного более примечательного. Тогда, студентом, я принялся коллекционировать всякие ипостаси этого загадочного числа. Возраст Льва Толстого и Мао Цзедуна, численность бравой команды Фиделя, высадившейся на Кубе… Я ждал своего 82-го года, как Малин ждал 84-го, и в отличие от его обманутых ожиданий, у меня таки случилось кое-что.

Сначала я побывал в Сибири — событие. Потом, в конце лета, проедая заработанные деньги, красиво гулял на Валааме, и там встретил Светку — мою самую первую женщину. Страсть к ней была мимолетной и прекрасной, как сон. Я тогда написал стихотворение, начинавшееся словами «Как будто все случилось не со мною…» Сами подумайте: узнать, что такое секс в двадцать три года — да это не просто событие, это взрыв, это ломка и кайф одновременно! Тем, кто лишился девственности в четырнадцать-шестнадцать, как это принято в сегодняшней просвещенной России, никогда не понять запредельной остроты ощущений пересидевшего в мальчиках чудака. В Москве я не встречался со Светкой ни разу — вдруг показалось, что это будет измена Маше. Вот такая шиза. Но в декабре изменять стало некому. Страшная смерть отрезвила, считать себя вдовцом было бы просто кощунственно. И любовь к Маше осталась там, в вечности, а здесь, на земле — секс, и только секс. Зато секса стало много, и начал я прямо в том же декабре, точнее в Новый Год, который отмечал в компании молодых сослуживцев. Девчонки были вдугарину пьяные, парни — меньше, но тоже, и устроили мы какой-то неловкий, бездарный, но радостный и всем запомнившийся группешник, он и стал увертюрой к моему загульному восемьдесят третьему году… Только при чем здесь? Я же про восемьдесят второй вспоминал.

Так вот. В январе того года преставился Суслов. В мае всесильный Андропов переехал с Лубянки на Старую площадь. Наконец, десятого ноября умер Брежнев. И это уже был знак. А последней отметиной рокового года стал для меня суперзакрытый просмотр в Доме Дружбы — посчастливилось увидеть только что снятый Аланом Паркером фильм «Стена».

Я испытал тогда настоящее потрясение, натуральный шок. Ведь были те самые времена, когда просмотр хорошего «запрещенного» фильма становился событием. Событием, сопоставимым со смертью генсека. Паркер перевернул во мне многое. Одни лишь пронзительно эротические мультяшки чего стоили — я и не ведал, что такое вообще бывает! Но главное, может, не на уровне интеллекта, скорее интуитивно, но именно тогда я начал понимать, что коммунизм и фашизм — суть одно и то же. Эти безглазые люди в плохой обуви, тупо шагающие к жерлу мясорубки уж слишком были похожи на граждан СССР, а надрывающийся в истерике фюрер напоминал одновременно родного начальника в НИИ и партийных боссов из телевизора.

Тысяча девятьсот восемьдесят второй.

Не забыть спросить Юрку, чем тот год знаменателен для него.

И вот вхожу я в квартиру моего друга Булкина. Дверь открывает сестра Зина, я с ней не знаком, но наслышан по переписке и устным рассказам выдающегося сибирского писателя. Сестра не красивая, но обаятельная и вызывающе рыжая. Это сразу напоминает мне Вербу и автоматически пробуждает симпатию. Мы быстро знакомимся, обмениваемся игривыми шутками, ну разве только не целуемся, и выясняется, что Юрка спит, причем, не от хорошей жизни, а от очень хорошей — накануне был концерт, спонсоры угощали, причем, высококачественными напитками и в больших количествах. Ну, Булкин и не устоял, принял на грудь литра полтора, превысив свою сибирскую норму. В общем, Юрка лежит в комнате на диване, раздетый лишь до половины и вообще никакой. Мое появление вызывает у него эмоций не больше, чем зудение назойливого комара. Тогда я невольно переключаю внимание на холодно мерцающий в темной комнате невыключенный телевизор и сразу впадаю в транс на добрую минуту: по ящику показывают «Стену» Паркера. Нет, не по ящику, смекаю я, — это видак работает. Но все равно — почему, зачем? Кто это придумал? Я трясу Юрку за плечо и страшным свистящим шепотом вопрошаю:

— Почему ты спишь под «Стену»?

Неожиданно он воспринимает вопрос и, не разлепляя глаз, удивительно трезвым голосом отвечает:

— Под стену можно ссать, а спать реально только под стеной, а не под стену.

Я вынужден согласиться с ним, как писатель с писателем, а Юрка, наконец, открывает один глаз и узнает меня.