Толик Ерофеев оказался стильным «фитилем» — ростом под потолок. «Вкалывал» он осмотрщиком вагонов и даже на работе был во всем фирмовом. На причастность его к железнодорожному транспорту указывала лишь форменная фуражка с крылатой кокардой. Поигрывая молоточком на длинной рукоятке, Толик с ухмылочкой выслушал Коробченко, немного помолчал и сухо изрек:
— Выходи сегодня в ночную смену на контейнерную площадку.
— Мне надо заработать не меньше пятидесяти рублей, — робко заикнулся Жора.
— Сработаешь без брака — десять четвертных получишь.
От нечего делать Жора пришел на контейнерную заранее. Сам Толик появился к одиннадцати. «Работать» начали в полночь, но допустили «брак». Застигнутые милицией с четырьмя толстыми кипами импортных джинсов, украденных из контейнера, оба «осмотрщика» укатили с «ночной смены» в автомашине с зарешеченными окнами. В итоге вместо обещанных Толиком десяти четвертных Жора получил три года пребывания в колонии и под охраной отправился в Красноярский край. Толик, как выяснилось при судебном разбирательстве, оказался «осмотрщиком» со стажем и отбыл выполнять назначенное ему судом пятилетнее задание в места более отдаленные. К удивлению Коробченко, на протяжении всего судебного процесса Ерофеев ни словом не обмолвился о бармене Стасе. Промолчал о нем и перепуганный Жора.
О внезапной смерти матери Коробченко узнал, уже находясь в колонии, из письма Лели Кудряшкиной. Сообщение это ошеломило так, что Жора не мог найти себе места. Стараясь приглушить душевную боль физической болью, начал было накалывать на пальцах левой руки татуировку «Мама», но вспомнил школьную любовь и выколол «Леля». Нестерпимо хотелось «тонизироваться», однако в колонии не было даже запаха спиртного. Постепенно Жора «привык не пить». Обдумывая свою неудачно начавшуюся жизнь, внезапно для себя сделал вывод: виновник всех бед — бармен Стас. И Коробченко сам себе поклялся убить Стаса. Мысль о беспощадной мести сильно овладела Жорой. Увлекательный рассказ Савелия Вожегова о складе немецкого оружия под Минском еще больше разжег воображение.
Коробченко «заболел» навязчивой идеей — любыми путями раздобыть пистолет.
Отбыв наказание, Жора прямиком направился в Минск. Здесь, в первую же встречу с Вожеговым, выяснилось, что оставшийся от войны склад с пистолетами — пустой треп. Взятые «на испуг» у Вожегова деньги Коробченко пропил одним махом. Оставаться в чужом городе Жоре не хотелось, а возвращаться в Сибирь было не на что. К счастью, на железнодорожном вокзале он случайно познакомился с охранником Колчиным, приехавшим из Тюмени за вездеходом. Узнав, что Жора сибиряк, Колчин сам предложил за компанию с ним махнуть в родные края.
— У меня, Демьян Леонтьич, ни копейки нет, — честно признался Коробченко.
— Ничего, Егор, — называя Жору на русский лад, сказал Колчин. — Переживем. Я из дому мясной тушенкой запасся. Чая да сахара на весь путь хватит. Хлеба купим, а вода на каждой станции бесплатная.
Таких бескорыстных людей Коробченко за свою короткую жизнь еще не встречал. Из Минска отправились солнечным утром 3 июня. Под однотонный перестук колес Колчин добродушно советовал Жоре:
— Подавайся-ка, Егор, к нам в геологоразведку. Работа, без утайки скажу, нелегкая, зато государству полезная и хорошо оплачиваемая. Лениться не будешь, приоденешься славно, захочется — собственный автомобиль приобретешь. Кум королю и брат министру станешь. В колонии, говоришь, побывал?.. Плохо начинать жизнь с колонии, да в молодости, бывает, соскальзывают с правильного пути. Потом оглядятся и по-хорошему жить начинают. Главное, Егор, чтоб стержень надежный у человека был. Когда стержня нет, тогда, брат, плохо. Сам человек тогда мучается до гроба и другим беды причиняет. Встретил на днях в Тюмени одного такого парня. Буровиком у нас работал, да запил. На вид — вылитый старик, одежонка — хоть выбрось. «Здорово, друг, — говорю. — Ты еще живой?» Он трясется весь с перепоя и жалобно в глаза заглядывает: «Живой, Леонтьич, да что толку. Одолжи десять копеек, на флакушку одеколона не хватает». Представляешь, Егор, до какой степени может человек допиться?.. Ты-то сам как по этому делу? Не злоупотребляешь?
— За три года в колонии ни глотка не выпил, — увильнул от прямого ответа Коробченко.
— В колонии, положим, рад бы выпить, да не дадут. Ты, Егор, о вольной жизни отвечай…
Жора торопливо отвернулся от внезапно загрохотавшего встречного поезда. Почему-то не смог он ни солгать Колчину, ни правды сказать. Колчин будто догадался о душевной раздвоенности попутчика и, когда встречный товарняк прогрохотал мимо, сменил тему разговора.
Так они и ехали, словно отец с сыном, коротая время в разговорах о житье-бытье. Не знавший отцовского внимания Коробченко уже на второй день проникся к добродушному охраннику таким уважением, что твердо решил с приездом в Тюмень устроиться на работу в геологоразведку. Так бы могло и произойти, но…