Точки. Современный рассказ

Когда Вадик выпивал, становился добрейшей души человеком. Как неприятно было утро после испарившейся иллюзии счастья и беззаботности. И сейчас: какой же милой и заботливой казалась ему сестрица, подкладывающая грибочки в его тарелку. Вадик никогда не знал, что такое ответственность, и чувство вины давалось ему с трудом, лишь чувство жалости к себе и, может, к бездомным, брошенным собакам, делало его сентиментальным, и тогда он чувствовал себя обиженным, лишенным человеческой любви, забытым ребенком.

Тамара смотрела на своего жующего брата, и взгляд ее постепенно потухал, блеск в глазах сменил сухой зрачок, внимательно отсчитывающий рюмки выпитой Вадиком водки. Стрелка настенных часов лениво подползала к десяти. Надежда сблизиться с братом таяла с каждой уходящей минутой.

«Бесполезно все. А я ведь не попыталась даже по-хорошему. Может, пару ободряющих слов бы помогли, а я словно локтем ему в бок упираюсь, мало тут приятного. Да, а какой радостный сидит, довольный, ему лишь бы за ухом чесали, но ведь так не бывает, не везде малиной намазано. Вот хоть бы спасибо сказал, не знаю, забывает, наверное, а может, и не считает нужным. Устала я, ноги устали, руки, голова устала. Не заставишь себя, чужой он мне. Ненужный человек».

Вадик привычным жестом потянулся к бутылке, еще одна стопка не может быть лишней, он лихо запрокинул голову, определив содержимое в нужное место.

«Да, вот так вот налакается и в ванную полезет, как обычно, он ведь ни черта не понимает. Сколько раз вот так вот засыпал, но то мать, то Бог его берег, а теперь кто будет?»

– Ну все, хватит. Мне пора уже, а у тебя праздник начинается. Заберу я у тебя вторую бутылку.

«Вот жадная, выпить и то пожалела. Пусть уж тогда и продукты все уносит, лучше пусть сама давится своей колбасой», – мысли Вадика все быстрее текли в русло непонимания. У нее сердца нет совсем, она всегда все делает по расчету, и сейчас, этот акт доброй воли – прийти ко мне, забытому, одинокому, – только лишь перед собой покрасоваться, на меня эта показуха никогда не действовала. Да, Тома, посмотри, живой я еще и жить еще долго буду. Всю жизнь зло меня брало, что гнилую ее натуру никто не видит, даже мать, столь чуткий, казалось бы, человек, души в ней не чаяла, мне, родному сыну, каждый мой шаг в упрек ставила, а Томке, чужому ребенку, вся ее любовь материнская доставалась».

– Где справедливость? – вдруг вслух подумал Вадик.

– Это ты о чем? Думаешь, бутылки тебе пожалела? Справедливости ради, пожалуй, оставлю тебе, а хочешь, еще за двумя сбегаю. Запивайся, мне-то что! – поджав губы, она с презрением посмотрела на брата.

– Проваливай, пшла отсюда, – глухо прошипел Вадик.

Тамара резким движением отстранилась от стола, встала и посмотрела в красные, с расширившимися зрачками глаза брата:

– Слышишь, ты, свинья неблагодарная, очнись! Ты хоть раз прощения у матери попросил? Да как ты только живешь с этим? Господи, да у меня сердце каждый раз кровью обливается, когда вспоминаю, сколько раз ты на нее руку поднимал, про себя я уж и молчу, чужой я тебе человек, но матери своей ты глаза должен был целовать, а ты плюнул в них, ты хоть помнишь это, сволочь! А помнишь, как бровь ей рассек железкой, у нее все лицо кровью было залито, она и тогда могла умереть от потери крови, но ты и после этого случая не мог остановиться, да ты за каждое оскорбительное слово в ее адрес должен теперь землю грызть, лоб от раскаяния расшибить, а ты сидишь, выродок выродком, и пойло это хлещешь.

Вадик почувствовал, как ладони его похолодели и стали влажными, мелкая дрожь пробиралась откуда-то изнутри и нарастала с каждым движением секундной стрелки. «Ты доолженн-н… до-олжен-нн…»– доносилось со всех сторон. Слова уже невозможно было разобрать, они переросли в неуловимый гул. «С-д-о-о-х-н-у-ть… с-д-о-о-х-н-у-ть…»– повторяло эхо. Капающий кран отсчитывал время, которого, как казалось Вадику, оставалось у него немного. Перед ним на задних лапах стояла гиена и лязгала зубами, вязкая слюна стекала прямо на стол, заливая поверхность, и подбиралась прямо к Вадику. Дышать стало совершенно нечем, воздух будто кончился. «Кап-кап», – отсчитывало время. «Ку-ку, ку-ку», – пела свою песню кукушка.

Дверь захлопнулась.

Мария Ундрицова