Тойота-Креста

Он взял отлитую из лиловатого стекла ручную соковыжималку, похожую на круглый остров с крутым и граненым вулканом в середине. Половинка апельсина вращалась, как солнце, на зубчатом острие, густой сок стекал по лиловому стеклу, и это вдруг напомнило, как мешается на лобовом стекле лимонный омыватель с синим снегом. Снова подошла холодной льдиной его главная жизнь и встала вплотную к солнечному миру его женщины. И в который раз пронзило душу ледяной молнией, и он знал, что этот стреляющий шов никогда не зарастет.

Потом она ела яблоко. Откусывала и жевала совсем медленно, и мякоть рассыпалась с нежным шелестом на мельчайшие шарики, они лопались, и она слушала их шуршание, как музыку, улыбаясь ей, закрыв глаза.

И лежала на боку, чуть согнув колени, в халате, недостегнутом на две пуговицы, видны были бедра с нежнейшими пупырышками, мягкие и прохладные. А когда встала и подошла босиком к окну, больше не отдавались ее шаги грозным дорожным цоканьем, и ноги казались беспомощными, и ступни плоско стояли на полу и никуда не торопились.

Только туфли ждали поодаль, как распряженные черные лошади.

14

– Ты знаешь, что нас пригласили на Саянский карнавал?

– А ты знаешь, что у меня здесь работы на три дня и дальше я целых десять дней свободна?

Они пересекли Хакасию, перевалили через Саяны в Кызыл, а оттуда проехали на самый юго-запад Тувы к хребту Цаган-Шибэту.

Под Абаканом директор заповедника Гена Киселев, старый товарищ Жени, поселил их в коттедже на берегу соленого озера. Они лежали на прозрачной синеватой воде, и она держала их с морской легкостью. А потом сидели за столом, закусывали черемшой и форелью, Гена поднимал стопку и смотрел, прищурясь, на Машу, и говорил, какой же ты все-таки гад, Жека, и спрашивал Машу, не надоел ли он ей со своими машинами.

На Усинском тракте они стояли над саянской далью и глядели на выгнутые пики Ергаков с пятнами снега. Поражало, с какой отвесностью и безо всякого перехода и разгона растут горы, и как густо покрыты огромными кедрами и пихтами, и как лепятся вытянутые в струнку кедры по резным и узким, как лезвие, гребням сопок.

Они ели шашлыки в Арадане, ехали дальше, и даже Маша заметила, как на тувинской стороне Саян тайга подсушилась лиственничником, но вскоре и он остался лишь по северным склонам – “северам”, и горы постепенно остепнились, спали, и снова замаячила лента Енисея и замрел в синеве Кызыл, столица Тувы.

Они проехали на юго-запад по долине Барлыка почти до самых Мугур.

Пешком поднялись на Цаган-Шибэту, пили чай на перевале среди горной тундры. Шел снег, жарко горел костер из карликовой березки, и Машино лицо горело от солнца, и он принес ей букетик эдельвейсов, похожих на маленькие морские звезды.

С Цаган-Шибэту они глядели на огромный простор, зеленый, желтый, лиловый и шахматно-пятнистый от облачных теней. Виден был западный

Алтай, с юга Монгольские горы в снежниках, а прямо перед ними светилась Монгун-Тайга, гигантское четырехтысячное сооружение в шапке вечного льда и снега. И срывался беркут, и парил под их ногами, а они ночевали в палатке на берегу Барлыка. С утра их встречала режущая горная свежесть и пронзительный крик альпийских галок. Проехал тувинец на лошади: “Мясо сурка будем есть?” Через час вернулся со свежедобытым тарбаганом, и его мех пах кофе. Тувинец приготовил его в котле, и они ели, обливаясь прозрачным жиром, и лицо Маши было загорелым и счастливым.

Из Кызыла возвращались через Шагонар и приехали в Шушенское к началу

Саянского карнавала. На день съездили в Казановку, Аскизский район, где стоит стела Ахтаз из белого гранита и в котловине, окруженной сопками, нежность ковыля, чабреца и полыни достигает райской несбыточности. И среди редких лиственниц сереет каменный бок сопки.

Маша приложила к нему лист бумаги, ярко горящий на солнце, а Женя сорвал пучок сочной степной травы, потер лист, и на нем проступил зеленый конь.

А на обратной дороге остановились возле могильника, все вышли из машин и автобусов, и в этот момент подъехали на “УАЗике” несколько хакасов из ближайшего села. Налили всем вина, и главный из них, оглядев древнюю землю, колыбель сибирских народов, сказал, подняв стакан:

– Высокому степному небу – сег! Древней земле Аскиза – сег! Синим горам Хакассии – сег!

И все стоящие вокруг, и Маша, широко открыв глаза, повторили это слово “сег!”, переводящееся как “слава” и означающее великую причастность человека к Земле.

В Абакане, в гостинице “Хакасия”, трещал, как жук, и надрывался, повторяя руслице нехитрой мелодии, телефон с халцедоновой крышечкой, и Маша, не шелохнувшись, говорила: “Пускай звонят”. В ее глазах стояло выражение спокойствия и торжества.

И было открытие Саянского карнавала в Шушенском, и на площади в полной темноте стояли и сидели на земле несколько сотен людей из разных углов Земли. В середине пылал костер, и сидел тувинец с бубном, и плясала старая тувинка с широким и грозным лицом. Вся эта картина озарялась негаснущими вспышками фотоаппаратов, гул бубна уходил в землю, и она сама гудела, как бубен.