Тойота-Креста

А неподалеку сияла сцена с проводами и аппаратурой, пела хакасская молодежная группа, и звук басов был тем же голосом бубна, но усиленным в несколько сотен раз. Он пронизывал тело насквозь, сотрясал землю, и она отвечала тектоническим рокотом.

Утром ходили в заповедник деревянного зодчества – огромную деревню из нескольких десятков домов, свезенных и спасенных вместе со всей утварью со всех окрестностей. Многие избы были срублены из распиленных надвое повдоль огромных кедрин, и углы казались сложенными из лунных половинок. Там работали мастерские, в бондарной сушилась кедровая клепка, пахло свежим деревом, все было завалено стружкой и освещено солнечным светом свежего дерева. Молодой парень-бондарь, показывая инструменты, сказал: “Вот это уторник, – и почему-то добавил: – По-нашему, по-сибирски, зауторник”.

У нескольких изб стропила продолжались из-под крыши и загибались, держа желоба для воды.

– Это курицы.

– Почему они курицы? – спрашивала Маша своим крадущимся голосом.

– Я не знаю… Но они делаются из цельного дерева, и этот загиб естественный, там, где ствол переходит в корень. А дождевая вода из желоба называется поточной. Так и говорят: поставить бочку под потоки.

В Абакане шел “Чир Чайан” – международный фестиваль абаканского театра “Сказка”, они смотрели спектакль “Алтын Аях”, и снова пела степь, и говорили курганы, и гудела земля, как бубен, и двое людей любили друг друга, и были частью этого гула, и не искали большего смысла в своей жизни. На другой день показывали фильм Куросавы с

Юрием Соломиным и Максимом Мунзуком. Приехало полно французов, у которых с Мунзуками была своя старая дружба. Два тувинских паренька перенеслись через Саяны на роскошном “Лауреле-Медалисте”, он стоял возле театра со своими фарами “крылья бабочки” и буковкой “эл” на ножке. Молодой француз, горбоносый брюнет, захотел посидеть в невиданном автомобиле и, когда тувинец распахнул для него дверь совсем не с той стороны, откуда он ожидал, удивленно и восхищенно вскинул руки и открыл рот.

Последним вечером в гостинице Маша села к Жене на колени, внимательно провела губами по щеке, чуть прихватила зубами, сказала шепотом:

– Ты молодец. Спасибо тебе.

– Тебе правда понравилось?

– У меня никогда не было такого путешествия.

– А у меня такой путешественницы.

– И ты не пожалел?

– Я не пожалел… А что тебе сказал тот француз?

– Он сказал, что ему тоже понравилось.

– А мне понравилось, как он ломанулся “лаврику” не в ту дверь.

– Ты опять все переводишь на машины.

– Я же не на все машины перевожу.

– Я тебя покусаю… Они неправильные…

– Они лучше…

– Все равно… Это неправильно.

– Что неправильно?

– Что они лучше… И что здесь с таким рулем ездят… Когда ты меня целуешь…

– Ты думаешь про машины.

– Что названия у них дурацкие… У меня сводит…

– Названия отличные.

– Самые глупые… Низ живота.

– Живот… Самая красивая часть… кузова…

– Почему?

– Потому что я его люблю.

– Я тебя покусаю.

– У тебя иногда бывает сердитое лицо. А у него всегда доброе.

– Как ты узнаёшь?

– На ощупь… Тебе здесь нравится?

– Да… Но… Ты знаешь… Я разговаривала с этим парнем, бондарем, вся эта жизнь, она… как тебе сказать… ну еле сама себя тянет. Красиво, интересно, конечно, казацкий хор… театр… музей… Но на это не проживешь.

– Ну они же не ради денег работают.

– А ради чего?

– Как ради чего? Это же просто…

– Я не думаю… Но ты не любишь эту тему.

– Я же предлагал про машины… Я тебе показывал “Сурф” в новом кузове?

– Смешное выражение “в новом кузове”. Вот бы у людей так было!..

Пошла Маша в новом кузове.

– Ты мне в этом нравишься.

– Только это не надолго.

– А в другом я тебя не узнаю.

– Узнаешь…

– Как?

– По вредности. Теперь ты понял, зачем деньги?

– Зачем?

– Чтобы следить за кузовом. Тебе же нравится, когда все… как положено. – Голос ее стал прохладнее. – А ты… разбираешься… В машинах…

– Перестань… Кстати, ты знаешь, как отличается немецкая машина от японской?

– Как?

– Как бюргер… От самурая. Это я придумал.

– И что?

– Ничего.

– Женя. Что ты хочешь?

– Чтоб ты здесь жила…

– Слушай, – сказала резким, ледяным голосом, – ты пойдешь ради меня в бюргеры?.. Почему ты молчишь? Пусти…

Она встала и вышла на балкон. Он подошел к ней, обнял, она дернулась, окаменела. Потом постепенно оттаяла, он взял ее на руки, понес, положил на кровать. Она сказала совсем тихо, в шею:

– Зачем ты меня ломаешь? Ты же все решил… И я ничего не прошу.

15

В Красноярске вдруг потянуло чем-то предосенним, листва зашумела суше и раньше наступил вечер. Маша весь день работала, Женя тоже сделал кое-какие дела, напечатал фотографии и заехал в гостиницу.

– Хм… Хорошие фотографии… Мы поужинаем?

– Да. Только я машину оставлю.

В суши-баре почти никого не было. На смуглой дощечке ярко-зеленый вассаби напоминал червячок краски. Соевый соус в плошке казался темным, как деготь, а розовые пластинки имбиря эфирно-жгучими.

Евгений размешал вассаби в соусе и обмакнул в него кусок тунца. Маша подняла рюмку.