Токеа и Белая Роза

- Позвольте один вопрос. Могут ли ваши слепые дети не бояться наказания? Могут ли они рассчитывать на ваше великодушное прощение за то, что без ведома вождя спасли чужеземца?

- Мико встретит свою дочь добрым взглядом.

- А Розу?

- Ее тоже.

- Тогда мне не остается ничего иного, как немедленно двинуться в путь. Только бы добраться до Миссисипи. А там уже наши корабли.

- Великий Отец моего юного брата поднял томагавк войны против янкизов? Не так ли? - неожиданно спросил мико.

- И на суше, и на море. Мы еще всыпем этим янки.

- А сколько он снарядил воинов?

- Сухопутное войско составляет около двадцати тысяч, они высадились здесь. А на севере еще больше.

- А мой брат?

- Я служу на флоте.

Индеец снова задумался.

- Путь моего брата будет очень долог, каноэ его братьев далеко. Великий Отец имеет много воинов, но у янкизов их еще больше. Пусть брат мой выслушает речь старого воина, на чей голове остался снег многих, многих зим.

Джеймс низко склонил голову.

- Мой брат должен вернуться с мико в его вигвам. Воины будут курить с ним трубку, а девушки услаждать пением. Через два солнца придет вождь Соленого моря. Мико тихо шепнет ему на ухо. И на каноэ нашего гостя мой юный брат поплывет к своим.

- Вождь Соленого моря? Плыть на корабле пирата? Нет, мико, это немыслимо. Неужели пират сам двинется навстречу своей виселице?

- Разве вождь Соленого моря воюет и с твоим народом?

- Он не воюет, он грабит и хватает все, что попадет под руку. Это пират, его казнят при первом удобном случае.

Взгляд индейца помрачнел. Британец слегка растерялся при мысли, что, может быть, ненароком обидел вождя.

- Мой брат прав, - сказал Токеа. - Он должен идти, но если захочет остаться, вигвам мико открыт для него. Если Канонда станет дочерью великих каманчей, Белая Роза будет готовить ему пищу, ему - сыну мико.

Британец растроганно пожал руку Токеа и с жаром сказал:

- Когда окони Великим Духом клянутся своему мико, что их томагавки будут верой и правдой служить ему, они держат свое слово, иначе они просто псы, - Джеймс невольно вплетал в свою речь индейские обороты. - Так же твердо должно держать свое слово и сыну Великого Отца Канады. Ему надо спешить к своим братьям, иначе они отшвырнут его, как трусливого пса, а имя его станет презренной кличкой.

Эти слова, в которых было столько искреннего волнения, решили все.

Вождь одобрительно кивнул и, взяв британца за руку, сказал:

- Постой! Мой юный брат приблизился к владениям мико после заката солнца, когда вождь спал. Он вошел в его вигвам, когда мико был на охоте. И ушел, когда мико еще не вернулся. След моего брата не видели другие бледнолицые. Не поклянется ли мой брат тем, кого окони зовут Великим Духом, а бледнолицые - Богом, не поклянется ли он, что не выдаст врагу тайны окони?

- Я уже поклялся в этом твоей дочери.

- Может ли он повторить свою клятву мико?

- Клянусь.

- Обещает ли он никому не говорить, что мико был с вождем Соленого моря?

- Обещаю, - чуть поколебавшись, ответил юноша.

- Тогда кости его отцов, - сказал мико, положив руки на плечи британца, - могут спокойно тлеть в земле. Мико расчистит от шипов тропу моего брата и даст ему в провожатые самых быстроногих воинов. Однако брат мой давно не ел, а путь его долог.

Он дал знак своим воинам, и самый молодой из них вывалил на траву содержимое своей охотничьей сумки.

Мико и Джеймс уселись рядом, вождь протянул ему несколько ломтей холодной дичины, горсть жареного маиса, а затем и калебасу весьма недурного вина. Со всем этим было быстро покончено. Старик неожиданно поднялся и, дружелюбно кивнув Джеймсу, удалился в лес. За ним следом потянулись все прочие индейцы, кроме провожатого, который ждал распоряжений британца.

Джеймс проводил взглядом терявшиеся среди деревьев фигуры и взялся за каноэ, чтобы подтащить его к воде.

Когда достигли противоположного берега, индеец перенес каноэ на несколько сотен метров вниз по течению и спрятал его в кустах, затем трусцой подбежал к Джеймсу и, не останавливаясь, с таким проворством начал прокладывать траву в высокой траве, что британец едва поспевал за ним.

14

От вигвама на берегу Натчеза веяло той мрачноватой и меланхолической дремой, в коей обычно коротает свои дни индеец, когда свободен от военных и охотничьих забот. Деревня хранила поистине гробовое молчание. Даже юные ее обитатели, казалось, разделяли усталость недавно вернувшихся отцов. Никому не хотелось покидать насиженного места. Но таково было лишь первое впечатление. При более пристальном взгляде на деревню, человек, знакомый с жизнью индейцев, не смог бы не почувствовать некоей напряженности и даже затаенной боязни, охватившей племя, которое, по-видимому, ждало каких-то перемен в своей судьбе.

Медленная поступь взрослых, направлявшихся к вигваму совета, сбившиеся в кучки, оробевшие дети и женщины, притихшие подростки - все это было предвестием чего-то значительного в жизни общины.