Токио. Долго и счастливо

– Я… – мой голос дрожит. – Вы даже не знаете меня. – В моем взгляде твердость, жестокость, решительность. Я не ведаю, что творю, что несу, но продолжаю: – Я не поддерживаю порядок в комнате. Мама заставляет меня стирать. Учусь я, мягко говоря, неважно. Если бы я подала документы в Колумбийский университет или Гарвард, то смех приемной комиссии был бы слышен на другом конце света. В двух последних новогодних списках обещаний я планировала только одно: есть побольше еды с цветной посыпкой. Я читаю в основном любовные романы, чуть реже – среднесортное фэнтези. Я обожаю своих друзей, но мы творим черт знает что: думаем, поместимся ли в холодильник, покупаем одну виноградинку в супермаркете и целую субботу играем в «Пол – это лава!».

Он хлопает глазами.

– Лава?

– Как будто вместо пола горячая лава, – отмахиваюсь я, – и если ее коснуться, то расплавишься. Это тупо. – Зато весело. Смотрю на отца. – Вы никогда не играли в эту игру в детстве?

– У меня было немного друзей. Мы с братом играли в го. – Ну конечно. Го – это абстрактная стратегическая настольная игра. Цель – завоевать как можно больше территории. Эдакая ознакомительная военная игра для детей.

– Об этом я и говорю. – Сутулюсь. Игры, в которые мы играли в детстве, прекрасно демонстрируют, насколько мы разные. Между нами пропасть.

– О чем ты говоришь? – не понимает он.

– Дело в том, что… что я американка. – Он ошарашен. Раз уж мы играем в открытую, рублю правду дальше. – Как бы я ни старалась, я никогда не стану той, кем вы… кем Япония хочет меня видеть. – Неровно вздыхаю.

Отец задумался.

– Я не хочу, чтобы ты была кем-то, кем ты на самом деле не являешься. С чего ты вообще взяла это?

– Я не идеальна. – С высоко поднятым подбородком говорю я.

– Как и я. – Он тоже поднимает подбородок.

– Я никогда не буду достаточно хороша для Японии. Мне там не место.

– Ты моя дочь. – Ровно, категорично произносит он. – Твое место рядом со мной. – Он медленно выдыхает, глядя на деревья, на птиц. – Я бы хотел сказать тебе, чтобы ты не беспокоилась из-за мнений людей, но на деле все куда сложнее. По правде говоря, беспокойство будет всегда. Ты облажаешься – в газетах напишут об этом. Порой будет казаться, что твоя жизнь тебе не принадлежит. Такая жизнь ждет члена императорской семьи, это ноша, которую мы обязаны нести. Изуми-тян, – мягким голосом говорит он, глядя на меня. – Возвращайся в Японию. Вместе мы справимся. Нет ничего невозможного.

Пытаюсь сказать да, но это слово стоит на моем пути непреодолимой стеной.

– Хорошо. Больше не буду давить на тебя, – вздыхает он. – Я позвал и твою маму, но она тоже отказалась.

Глядя под ноги, переминаюсь.

– Приезжайте в любое время. Вам всегда здесь рады. Прошу прощения.

Он планирует приехать в августе.

– Не стоит извинений, – шутливо говорит он. – Просто пообещай мне, что не вычеркнешь меня из своей жизни.

– Обещаю, – говорю я и замолкаю. Пусть не все идеально, зато отношения между нами с отцом, кажется, идут на лад. Морщу нос. – Может, нам стоит обняться?

– Думаю, если и существует подходящий для объятий момент, то это он. – И разводит руки. Бросаюсь к нему. – Значит, посыпка? – говорит он мне в волосы.

– О, да. Она и правда способна добавить любой еде нотки веселья и создать чувство праздника. – Мы отстраняемся.

– Как я тебя понимаю, – говорит отец, кивая мне. – Дочка.

Я киваю ему в ответ.

– Папа.

35

Мы с мамой провожаем папу до машины. Как будто мы втроем пытаемся замедлить время. Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Жить с мамой мне всегда казалось достаточным. А теперь перспектива вернуться к нашему обычному существованию вызывает во мне острое чувство одиночества. Вот уже и дорога. Императорский гвардеец открывает дверь черного городского седана.

– Что ж, увидимся в конце августа, – говорит папа. – Меньше чем через девяносто дней.

– Девяносто дней, – повторяю я.

Он обнимает меня и шепчет:

– Я так горжусь тобой.

К горлу подкатывает ком.

Глядя на маму, папа касается ее лица и, склонившись, целует в щеку. Отвожу взгляд, чтобы не нарушить интимность момента.

– До встречи. – В его голосе слышится обещание.

Окинув нас прощальным взглядом, он кивает и садится в машину. Двери закрываются. Заводятся двигатели. Мы смотрим вслед красным огням, которые скрываются за поворотом.

Нахожу мамину руку.

– Вот и все. – Что-то застряло в горле. Грусть. Сожаление. Смятение. Осмысляю все сказанное отцом за последние двадцать минут. Твое место со мной.

– Что ж, он уехал, – говорит мама.

– Но скоро вернется, – отвечаю ей.

– Да уж. Ахнуть не успеешь. – Она сейчас меня успокаивает или себя?

– Зачем мне ехать в Японию? – беспечно спрашиваю я.

– Ради любви, – задумчиво отвечает мама.