Токио. Станция Уэно

Родилась Дзюнко в Намиэ. Мы поговорили, кажется, обо всем на свете – о порте Укэдо, о празднике лошадей, об атомной электростанции, на которой работали ее братья, о Хамадоори, а кабаре, где и без того было темновато, погрузилось теперь в непроглядную тьму, нарушаемую лишь всполохами большого диско-шара, которые отражались на бледном лице Дзюнко и ее высокой груди. Физический труд настолько утомлял меня, что вечером я ничком валился на кровать и спал без сновидений или, по крайней мере, не запоминал их, но Дзюнко из «Синсэкай» буквально выглядела как женщина, которую я мог увидеть во сне.

– Потанцуем?

– Да я не умею.

– Ничего.

Дзюнко взяла меня за руку и повела в центр зала.

Мы двигались бесшумно – пурпурный ковер поглощал звуки наших шагов.

Играла музыка, но она была тише, чем сама ночь.

Я слышал лишь биение своего сердца и ее шепот.

– Обними меня. Положи руки мне на талию.

Это был первый в моей жизни медленный танец.

Ее глаза блестели.

Ее руки были на моих бедрах.

Ее волосы щекотали мое лицо.

Ее сережки болтались в ушах.

Ее грудь была мягкой.

Ее духи пахли, как та белая роза, как свежий морской ветерок, смешанный с ароматом лимона.

Я задрожал всем телом.

Я будто плыл в лодке и попал в качку на море.

Дрожа, я чувствовал, как одновременно и освобождаюсь, и закрываюсь внутри себя.

Оставаясь на ночь в Хиросаки, я всегда шел в «Синсэкай».

Я неизменно просил позвать ко мне Дзюнко. Бывало так, что она предлагала проводить ее до работы, а иногда, наоборот, я ждал, пока кабаре закроется, и на такси отвозил ее домой. При этом я никогда не переступал черту в наших отношениях – мы так и продолжали быть хостесс и ее постоянным клиентом.

Когда мне стукнуло шестьдесят, я решил завязать с работой и вернуться на родину, в Ясаву.

В последний день я пришел в «Синсэкай» попрощаться с Дзюнко. Принес ей букет белых роз.

– Прощай, – только и сказал я, протягивая ей цветы.

– Спасибо, – произнесла она и уткнулась носом в букет, вдыхая сильный аромат роз.

Комок подкатил к горлу, но я не заплакал. Дзюнко потянулась вперед и мягко пожала мою ладонь, плавно двигая бледной рукой из стороны в сторону – будто извивающаяся змея.

С тех пор мы больше не виделись. Не звонили друг другу, не писали писем. Не знаю, работает ли еще «Синсэкай» и чем теперь занимается Дзюнко. Жива ли она?..

– Если хочешь, можешь забрать себе растения.

– Да у меня и времени на них нет. За ними ведь ухаживать надо. Слышала, у Томоко отец внезапно умер – она, конечно, в шоке. Говорят, совсем слегла из-за этого…

– Но нельзя же всю оставшуюся жизнь провести взаперти!

– Она, наверное, и на встрече выпускников в этом году не появится.

– Придет как миленькая. Не зря же она получала свои награды за отличную посещаемость в школе.

Другие две женщины лет шестидесяти болтали, разглядывая картину. Роза центифолия, иначе – роза столистная.

Этот цветок зовут еще «розой художников», и именно его держит Мария-Антуанетта на своем знаменитом портрете. Роза столистная – первое изображение в серии Редуте. На крупном бутоне таких цветков настолько много лепестков, что пестик и тычинки вырождаются, не образуя семян, поэтому разводить их возможно только черенками или прививкой…

– У тебя же есть сервант? Туда можно поставить.

– В комнате с татами?

– Да нет же, там, где алтарь.

– Он у нас не в отдельной комнате. Когда отец умер, мама купила огромный алтарь, а нам только потом сообщила. Неприятно вышло.

– Наверное, ходуном ходит, когда землетрясение. Страшно, но что поделаешь.

– Да, пришлось сбоку от телевизора установить…

– Вот туда-то сервант бы и подошел – идеально по высоте, разве нет? Еще и отрегулировать можно.

– Возможно, у нас дома и найдется что-то подобное.

– Я все-таки думаю, что лучше купить нормальный сервант.

– Тогда, может, сходим вместе и выберем?

– Завтра?

– Ну, торопиться нам некуда.

Роза Мутабилис, иначе – непревзойденная роза… Шарообразный бутон, белый, точно кожа красавицы, и лишь лепестки на внешней его части как будто слегка тронуты румянцем…

Роза Индика круэнта, иначе – кроваво-красная бенгальская роза… Коричневато-алые лепестки, уже готовые опасть, свисают наружу, точно язык у собаки… Зубчатые листья торчат вверх, так что видно обратную сторону – там они серого цвета…

Роза Индика, иначе – бенгальская красавица… Стоит только раскрыть алый бутон, и на землю посыплются розовые лепестки, одни яркие, другие побледнее… Листья волнистые, похожи на грудной плавник ската, крупные шипы цвета запекшейся крови смотрят вниз…

Отец с матерью умерли почти сразу после моего приезда, точно дожидались, пока вернется на родину старший сын, кому судьбой предначертано нести на похоронах их поминальные таблички. Им было уже за девяносто – так что этого следовало ожидать. Наша семейная могила находилась на вершине холма, откуда было видно побережье Мигита. Там их уже ждал Коити, скончавшийся в возрасте двадцати одного года, – урны с прахом родителей я установил туда же.