Токио. Станция Уэно

Пока мы разглядывали Эмиля, закипела вода, и Сигэ, суетясь, попытался вытащить банки, но было слишком горячо – голыми руками не возьмешь.

– Говорят, лучшая температура для саке – от тридцати до тридцати пяти градусов, но наше точно гораздо горячее – лишь бы рот не обжечь, – заметил Сигэ. Он надел рабочие перчатки и, достав банки, снял с них крышки. – Что ж, давай выпьем.

– Спасибо! И правда, давай.

Я натянул рукав свитера на пальцы, чтобы не обжечься, и взял банку. Мой взгляд упал на обратную сторону синей упаковки, где было изображено деревце-бонсай. Я сделал глоток.

– Ай, горячо! – воскликнул Сигэ.

– Как раз согреемся, в такую-то холодрыгу.

Я не стал говорить ему, что не пью.

Когда наши банки опустели примерно наполовину – теперь на упаковке стала видна надпись «A Cup of Happiness»[76], до отвала наевшийся и вылизавший шерсть Эмиль забрался к Сигэ на колени и свернулся клубочком.

Сигэ молча гладил кота. Он будто хотел заговорить, но не мог найти подходящие слова. Лицо у него раскраснелось – похоже, он тоже выпивал не часто.

– Сегодня у моего сына день рождения. Тридцать два года исполняется. Единственный ребенок, поздно родился – нам уже по сорок было…

Я ждал, пока он продолжит – пауза затянулась. Страшно было оказаться в ограниченном пространстве палатки лицом к лицу с человеком, который совершенно по-другому прожил свои семьдесят два года. Я бросил взгляд в один из углов, где висели сковородка, деревянная ложка, палочки для еды и кастрюля – что-то вроде импровизированной кухни, потом посмотрел в окно, вырезанное из картонной коробки, и отхлебнул еще саке, которое к тому времени стало уже гораздо прохладнее.

– Когда я ушел, ему было всего десять. Теперь-то, наверное, он уже и семьей обзавелся, может, даже свои дети есть… – наконец нарушил молчание Сигэ, будто не делая шаг вперед, а, наоборот, отступая назад. – Я сбежал, потому что совершил ошибку и больше не мог спокойно расхаживать по этой земле, глядя людям в глаза. Уверен, жене с сыном тоже нелегко было – наверняка много разговоров за спиной ходило. – Сигэ прищурился, и мне показалось, что он как будто резко постарел.

Банка с саке опустела еще до того, как он договорил. Без алкоголя я почувствовал себя ужасно беспомощным, словно голым, вот только открывать свою душу нараспашку мне не хотелось – я не спешил рассказывать Сигэ, что тоже родился в восьмом году Сёва, что мне, как и ему, семьдесят два и что моему сыну, если бы он остался жив, сейчас было бы сорок пять.

Я лишь пытался не допустить того, чтобы опьянение накрыло меня волной печали.

Преследовавшие меня воспоминания прошлого я убрал в дальний ящик. А запечатало его время. Снимать печать с ящика ни в коем случае нельзя. А если откроешь его – прошлое тут же утянет на дно.

– Думаю, они оба обижены на меня. Вот только не им одним я доставил неприятности… – Голос его звучал вяло, беспомощно, будто он бредил – совсем не похоже на Сигэ. – И даже после смерти я не смогу вернуться домой. Я об этом позаботился – уничтожил все, что хоть как-то может помочь установить мою личность, а то ведь непременно свяжутся с моей семьей. Когда я умру, меня похоронят где-нибудь в безымянной могиле. – Закончив, он шумно выдохнул. – Говорят, завтра в Канто придет тайфун. – Он выпрямился и продолжил как ни в чем не бывало, в своей обычной манере: – Ты куда-нибудь собирался, Кадзу?

– Нет. Хотел у себя посидеть, – ответил я под стать ему, тоже расправив плечи.

Тогда он позвал меня сходить в библиотеку. Если двигаться по улице Сёва-доори до квартала Ирия, а потом по Кототой-доори в сторону реки Сумида, окажешься перед центральной районной библиотекой Тайто. Там можно читать книги и журналы, в отделе аудио- и видеоматериалов – брать кассеты, пластинки и наушники, а еще на полках полно литературы по истории родного края и культуре. Сигэ объяснил, что даже если остаться там на целый день, с девяти утра и до восьми вечера, никто ничего не скажет, но меня смутило то, с каким исступлением его длинные пальцы сжали опустевшую банку из-под саке, и я, ответив, что не силен в грамоте, отказался и вышел из палатки наружу.

Наверное, Сигэ нуждался в ком-то. Ему просто необходим был слушатель. Если бы я задал вопрос, он рассказал бы все. Например, о той ошибке, что он совершил. А если бы я сделал вид, что мы друг другу не чужие люди и я готов его выслушать, да еще и под баночку-другую разогретого «One Cup Ozeki»… это могло посеять ростки дружбы между нами, вот только когда кто-то доверяет вам свой секрет, он и от вас ждет того же. И секрет – это не обязательно то, что мы пытаемся скрыть. Некоторые вещи становятся секретом, когда мы решаем больше о них не говорить.

Всю свою жизнь я только и думал что о людях, которых со мной не было. Не было рядом. Не было больше на этой земле. И я не мог говорить о них с теми, кто все еще оставался здесь – даже с моими родными. Как будто так груз воспоминаний упадет с плеч, а мне этого не хотелось. Не хотелось предавать свои секреты.

Через месяц после того, как мы с Сигэ пили «One Cup Ozeki» в его палатке, меня не стало.