Токката и фуга

Светка видит мое недоумение, говорит, ты не удивляйся, это все отец, он у меня немного шибанутый. Пойдем в мою комнату, я тебе свой фотоальбом покажу.

В комнате Светки целая коллекция виниловых пластинок. У нас дома когда-то была пара, но отец давно их выкинул. Светка сразу говорит – Ток, не обращай внимания, это старье отца. Просто в других комнатах они уже не поместились.

Садимся на кровать, из-под нее Светка достает пыльный ящик, открывает. В нем несколько фотоальбомов – один маленький, два других – побольше.

Мы рассматриваем фотографии. Среди них есть несколько фото нашего класса – первый и второй годы обучения. У меня таких снимков нет. Я на них такая идиотка… Хорошо, что у меня их нет.

Вдруг хриплый голос кричит из другой комнаты: пришла, а какого молчишь?

Светка вздыхает, хитро мне улыбается. Это папа, говорит.

В ее словах нет ненависти и презрения. Мне становится так горько, что хочется убежать. Они другие – и она, и ее отец. Это сразу понятно – по ее взгляду, по улыбке, по тому, как он кричит из комнаты. Здесь все по-другому, не как у меня.

Я слышала, что Светкин отец какой-то странный, но вижу его впервые.

К нам в комнату входит высокий худой человек с прямыми длинными волосами почти до пояса, усами и бородкой. Он курит длинную черную сигарету, нисколько нас не стесняясь. Встает посреди комнаты и с любопытством меня рассматривает. Его взгляд напоминает мне взгляд моего Володи, но я сразу отбрасываю эту мысль.

Мне становится стыдно. От отца Светки исходит всемогущество, хотя джинсы его затерты и давно пожелтели на коленях. Он глубоко затягивается, выпускает дым в потолок, задрав голову. Присаживается рядом с нами, подает мне руку, говорит: Фауст, будем знакомы.

Светка сразу его перебивает: пап, ну какой Фауст, ты чего Киру в заблуждение вводишь? Назови свое настоящее имя.

Он чуть повышает голос, говорит Светке: а ты – Фаустова дочь. Назови себя любым именем, имеешь право. А меня не трогай, понятно? Светка захлопывает фотоальбом: понятно, говорит.

Ее отец говорит мне устало: рассказывай, с чем пришла?

Светка его перебивает: пап, она ко мне пришла.

Прокляну во веки, гадкая, отвечает ей отец и начинает кашлять.

Как зовут, спрашивает он меня.

Кира, отвечаю.

Он долго смотрит мне в глаза, наклоняет голову то влево, то вправо.

А потом тихонько говорит: ты знаешь, грустная, за семью морями лежат семь океанов, а внутри этих океанов, прямо на дне, памятники Ленину стоят, семь штук. А знаешь почему? Потому что вся жизнь из воды вышла. Это особый знак. Вот рыбы в океане плавают, так? Видят, что Ленин стоит и рукой им путь наверх указывает, так? В конце концов они задумаются, да и выйдут на сушу все, без остатка. И станут людьми. И заживут себе в свободе от океана на радость друг другу.

Ну а что же мы, люди? Мы, конечно, их примем в свой веселый социализм, в наше государство без правительства и догматической религии. Да и чего ж не принять? Ведь они не будут ничем от нас отличаться. Были рыбы, стали люди, так-то, грустная.

А теперь вопрос. Про семь океанов я рассказал. А что же будет в семи морях? Помнишь, я начал свой рассказ с семи морей?

Мое горло пересохло, я сижу словно никогда не умела говорить. Просто смотрю на него. Чувствую только, как Светка обнимает меня за плечи и шепчет в ухо: ну, что же будет в семи морях, Ток?

Молчу. Светка отвечает: а ничего не будет, потому что безумный папа это все выдумал!

Ее отец вскочил с кровати, запрыгал и захлопал в ладоши. Он смеется, пепел с сигареты сыпется на пол.

Ты победила, дочь Фауста, ты выиграла соревнование, кричит он торжественно. Они оба хохочут. С натяжкой смеюсь и я.

Он снова присаживается рядом со мной. Берет меня за руку. Разноцветные ниточки на его запястье приковывают взгляд.

Он говорит монотонным, чуть треснутым голосом: нет, грустная. Не похожа ты уже на девушку. Они что-то сделали с тобой. Вылепили из тебя чучело по своему усмотрению. Они утоляют тобой свою жажду. Да-да. Ты верно чувствуешь – они копошатся в тебе. Ты подпитываешь чью-то прогнившую жизнь, словно тупая батарейка. И нам со Светкой печально от этого. Молодец, что пришла. Я увидел тебя, когда был в трансе и светлом покое, детка. А потом спросил у дочери Фауста – чего за чувак у вас там, в классе, словно съеденный червями, Кирюша, кажется? Мне духи так показывают. Светка говорит, чувака никакого нет, есть Кира Ромина, девушка. И тут я во все воткнул, все прозрел. Короче, будет тяжко – приходи. И любовь свою храни в сердце. Не того пытайся удержать рядом, к кому ее чувствуешь, а ее саму, словно она лоскут твоей кожи или кончик языка.

…Иду домой, ощущаю себя внутри вареного яйца. Желток, белок и я. Единое целое. Если ты обычное яйцо, только что рожденное курицей, есть шанс умереть внутри и остаться противным цыпленком навеки.

Но этот шанс мал. Скорее всего, ты рано или поздно вылупишься и увидишь солнце, небо, траву.

А как вылупиться из вареного яйца? Нет для этого способа.