Токката и фуга

Молчание. Отец трет ладони, говорит: так вот оно что. Теперь мне все понятно. И твои пустые глаза, и апатия, и большая любовь к каратэ… Теперь-то я понял, откуда палка торчит. Просит: Лена, ну-ка выйди.

Тетя Лена робко выходит, закрывает дверь. Отец набрасывается на меня, одной рукой закрывает рот, придавливает голову к подушке, второй сдергивает одеяло, пытается сорвать с меня джинсы.

И его злобный шепот: сейчас я проверю, я все проверю. Я ее туда, я ее сюда, я ее везде, и на стройку, и на охоту. А она. Рыжий мамашин выродок. Сука. Шлюха. Дерьмо.

Я отбиваюсь ногами, но он гораздо сильнее. Джинсы уже наполовину стянуты. Я кричу – да, да, да! Все было! Было! Было! Не надо ничего проверять! Отвали от меня, поганая твоя рожа! Было! Было! Было!

Сильно ударяю его ногой в грудь. Он отшатнулся, откашливаясь, слез с кровати, сел на пол.

Пытается восстановить дыхание шумными вдохами-рывками. Поднимает голову, смотрит на меня с ненавистью.

И говорит: вот и правильно, что его замочили. Мне не придется это делать, руки марать. Встает на ноги, дышит тяжело. Выдыхает одновременно носом и ртом, вместе с капельками слюны – ш-ш-шлюха.

Сама не замечаю, как наступает ночь. Холодную луну, что светит в окно, еле скрывают облака, похожие на дохлых медуз.

Я пуста, словно темное небо. Хочется просто встать и идти. Но некуда идти и неоткуда уходить. Луна постепенно тонет в моих слезах. В голове затрещало, нажалась комбинация невидимых кнопок. И больше нет сомнений…

Встаю с постели, тихонько иду в кухню. Стараясь не греметь, нахожу в ящике большой нож. Крадусь к двери комнаты отца. Медленно открываю ее. Одна нога его свесилась с кровати и подрагивает. Тетя Лена спит, отвернувшись к стене, из-под одеяла торчит только ее задница в белых трусах.

Стою, смотрю на них. Скоро все кончится. И вы будете счастливы, и я. Медленно подхожу к кровати. Первым будет отец. Бить буду в горло. В гнилую глотку, из которой исходит дряблый храп.

Замахиваюсь. Ударяю. Нож вонзается ему в плечо. Он быстро садится в постели, глупо смотрит на меня круглыми глазами – одно лицо с Жориком. Потом переводит взгляд на нож в плече. Начинает орать.

Вскакивает тетя Лена, ничего не понимает. Она включает свет – визг, крики. Мне все равно.

Ты что сделала, сволочь, орет отец. Ты чего, паскудина, натворила? Кровь стреляет из раны рывками, словно ее не пускают наружу. Он вытаскивает нож, бросает его на пол, прислоняет к порезу край одеяла.

Кира, ты идиотка, кричит тетя Лена.

Тебе конец, сучка, вопит отец, глядя при этом почему-то в потолок.

Да, мне конец. Конец…

Вскоре мы переехали в большой новый дом в Одинцовском округе. У отца появилась его «Геля» – так он называет свой «Мерседес». Тетя Лена переехала с нами, но ни она, ни я уже не убираем в доме и не готовим бесконечные мясные блюда – для этого есть прислуга.

Про тот случай с ножом мы не вспоминаем. И мне ничего за это не было. Все списали на стресс, вызванный смертью Володи. И вроде бы все хорошо, все идет обычно, как всегда. Но давление отца на меня лишь увеличивается и растет. Он положил меня под тяжелую плиту. В тот самый день, когда я родилась… И я до сих пор лежу под ней…

– Кира, просто прекрасно, что вы все это описали на бумаге, – сказала аналитик. – Понимаете, этот сюжет… вы на нем окончательно зациклились, подчинили травматическим воспоминаниям всю жизнь. Он постоянно прокручивается у вас в голове, хотя прошло уже столько лет. И я не зря дала вам задание сесть и все написать, вжиться в себя юную не поверхностно, а до конца, сделать пристальный перепросмотр. Возможно, это наконец освободит вас от страшных навязчивых видений из прошлого.

Рыжеволосая молодая женщина Кира Ромина сидела в глубоком кресле, откинув голову назад. В глазах ее стояли слезы. А ведь и правда стало легче после того, как она все это написала – вылила, выплеснула, исторгла.

Сколько раз уже она рассказывала всю историю целиком или останавливалась на отдельных эпизодах своего прошлого? Но прошлое для нее реальнее, чем настоящее и будущее. Она отчетливо видит каждый кадр. Она помнит всю свою боль, словно ее ранили сейчас, секунду назад.

Но теперь что-то меняется. Она чувствует это. Словно маленький колокольчик в груди начал звенеть.

– Поплачьте, – сказала аналитик, – это сейчас и нужно.

…И Кира разрыдалась в полную силу, раскачиваясь в кресле туда и сюда. Она чувствовала, как по капле, по сантиметру, выходит из нее чернота прошлого. Она все отдала белым листам бумаги.

Возможно, бумага не стерпит, а сгниет сию же минуту от того, что и в каком состоянии написала на ней Кира. Но исписанные прыгающим почерком листы неподвижно лежали на журнальном столике в мягко освещенном кабинете.

– Вот так. Вам уже лучше, – тихо сказала аналитик, легонько поглаживая Киру по руке. – Возьмите платок.

Кира достала из сумочки небольшое зеркальце, стала вытирать слезы.

– Да, гораздо лучше, Галина, спасибо вам…

Галина глотнула воды, спросила:

– Кира, когда вы в последний раз видели отца?

Она задумалась, вспоминая. Всхлипы не давали сосредоточиться.