Толедские виллы

На том мы простились — все были довольны, особенно же остающиеся. Дядя Эстелы и я пустились в дорогу и вскоре увидели Марко Антонио, дона Гарсерана и прочих (кроме доньи Дионисии и дона Далмао, не желавших, чтобы мой спутник их видел). Я рассказал о счастливом исходе переговоров по любовному делу Марко Антонио. Восполнив объятьями бессилие языка, он подтвердил совершенное от его имени обручение и одобрил задуманный план, после чего вступил в беседу с дядюшкой Эстелы, своим новым другом и родичем. Я же пошел во внутренние покои, чтобы втайне переговорить с доном Далмао и его нареченной, чье дело внушало больше опасений и меньше надежд на успех. Я сказал им, что намерен через несколько дней, когда Эстела и Марко Антонио обретут в брачном венце покой и счастье, отправиться в Неаполь, а в том городе у меня-де много родни и друзей-испанцев, пользующихся расположением вице-короля и готовых во всем мне помочь, и ежели дон Далмао и его дама согласятся почтить меня своим обществом, они смогут совершить это путешествие со мною и затем пожить в великолепном городе в полном довольстве и приятности, положив доброе начало нашей новой дружбе, а тем временем мы постараемся смягчить разгневанную родню доньи Дионисии с помощью моих и Марко Антонио родственников, проживающих в Каталонии. Возможно, нам в Неаполе удастся выхлопотать у вице-короля почетную должность для дона Далмао, чтобы он мог там обосноваться и, не сожалея о незавидном имуществе, покинутом в Каталонии, ждать богатого наследства, причитающегося донье Дионисии, ежели время смягчит суровый нрав отца или истекут немногие оставшиеся ему, старику, годы жизни. Оба они поблагодарили с учтивостью и сердечностью истинно благородных людей и решили сопровождать меня, а покамест, до нашего отплытия, оставаться в этом приятном доме, не показываясь никому на глаза.

На том мы расстались. Простившись с доном Гарсераном, я и Марко Антонио вернулись в Барселону и под покровом темноты без помех добрались до приюта, приготовленного почтенным деканом. Там, в церкви, нас посетили дон Уго и его сыновья и остались весьма довольны знакомством со своим будущим зятем и шурином. На другой день они побывали у вице-короля, сообщили ему обо всех событиях, умолчав лишь об убийстве кузена дона Хорхе, происшедшем в ночь первой встречи юной четы, — эта тайна была схоронена навеки в душе Марко Антонио, Эстелы и служанки, чье молчание купили тем, что выдали ее замуж за одного валенсийца и отправили из Барселоны. Великодушие вице-короля, его приязнь к отцу Эстелы и желание помочь старику в важном деле склонили правителя к милосердию — он не только даровал прощение и обещал безопасность Марко Антонио, но также повелел, чтобы тот вышел из церкви не иначе как обвенчанным, и сам пожелал быть посаженым отцом. Бракосочетание было свершено хоть и наспех, но с пышностью, подобавшей столь богатому семейству и знатности новобрачных.

Теперь пора поведать о приключениях моего слуги Каррильо — вы, наверно, успели полюбить его за остроумие и хотели бы узнать, что с ним произошло.

Дело было так. Оставив меня в лесу, Каррильо, одетый да лохмотья и обутый в подвязанные веревочками шлепанцы, весело пустился в путь с мыслями о найденном золоте. Прошел он лигу в поисках селения, где надеялся приодеться и приобрести кое-что для меня, мысленно считая и пересчитывая свои денежки и мечтая о том, как мы приоденемся, и вдруг увидел, что навстречу ему во всю прыть скачет кто-то верхом на муле. Громко крича и умоляя об исповеди, всадник свалился в предсмертных судорогах на землю прямо у ног Каррильо и очутился в его объятьях. Каррильо, хоть был ошеломлен, заметил, что незнакомец одет в мое платье, то самое, что укради в корчме. А приглядевшись, обнаружил, что мул и сбруя его собственные, которые тоже были похищены разбойниками и в которых мы так нуждались. Очень он удивился, что так быстро и в таком неожиданном месте нашлись наши потери, но еще больше — что грабителю, видимо, предстояло невдолге дать отчет в своем злодействе перед иным, более строгим кредитором, — он лежал пластом на траве, изо рта били фонтаны крови, и душа рвалась на волю, блуждая меж двумя отверстиями, которые проделала пуля из аркебуза, войдя в спину и выйдя через грудь. Разбойник молил об исповеди, всем своим видом выказывая христианское раскаяние; убедившись, однако, что мой слуга — не духовник и причастить не может, сказал: