Толкин и его легендариум

Здесь прослеживается параллель и с евангельским рассказом о воскрешении Иисуса — наиболее жизнеутверждающей историей побега от смерти, которой Толкин дерзко оканчивает очерк «О волшебных сказках». «Северная отвага», таким образом, представляет собой героизм перед лицом верной смерти. Как в «Беовульфе», «несчастье предрешено. Тема поэмы — поражение»[109]. Такая определенность поэтизирует рукопашную схватку в Молдоне, придает элегическое сияние полям битв в толкиновском романе, хореографическую красоту бойне в экранизациях. И смерть действительно приходит: погибают Торин, Фили, Кили, Гэндальф, Боромир, Теоден, лотлориэнский полководец Халдир в «Кольцах». Других героев неизлечимо ранят. Павших оплакивают в стихах, песнях и в истории от «Молдона» до Средиземья.

До выхода толкиновского очерка поэму «Битва при Молдоне» считали восхвалением зарождающегося рыцарства, но на самом деле это критика «северной отваги», причем, согласно Толкину, «жесткая» критика[110]. Тем не менее «северная отвага» явно находит отзвук во «Властелине колец», где безнадежная миссия оканчивается всеобщим разрушением. «Антипоиск» целиком обречен на провал — от Фродо, предлагающего отнести Кольцо в Мордор, до Арагорна, ведущего воинство Запада в последний бой. Что интересно, фильмы Джексона превозносят «северную отвагу» даже в большей степени, чем роман, находя баланс между захватывающим кино про харизматичное лидерство и более спокойным, личным героизмом Фродо и Сэма, которые лидерами не являются. Отвага хоббитов, таким образом, не «северная отвага» в традиционном понимании, а преломление этого кредо сквозь призму индивидуальной воли, решимости и твердости.

В окопах Великой войны для «северной отваги» не было места, если не считать глубоко личных и субъективных ее проявлений. То же можно утверждать про театры боевых действий Второй мировой. Реалии технологичной войны разрушили теорию героизма — на самом деле она подвергалась критике более тысячи лет, но оставалась источником вдохновения для создателей литературных произведений и национального мифотворчества.

У хоббитов формы героизма значительно отличаются от средневекового понимания и укладываются в «бойскаутскую» модель Бадена-Пауэлла с ее прагматичной изобретательностью, вдохновленной полезными и целесообразными умениями народов Британской империи, а затем Содружества наций. Она восходит еще к первым сценам книги, где рассказывается, как Фродо крадет грибы на полях Мэггота. Хоббиты как «беззаконники» из историй «Этот Вильям!», написанных Ричмал Кромптон в 1930-х годах. В них есть непослушание, свободолюбие, безрассудство, моральная неустойчивость, которая проявляется в лукавых кражах, обманах и уловках Бильбо, а во «Властелине колец» превращается в прагматизм, упорство и находчивость. Эти склонности преображаются снова по мере приближения к линии фронта. Пиппин клянется в верности Денетору, а Мерри тем временем становится оруженосцем Теодена. Правда, параллель здесь не полная, так как Гондор и Рохан имеют разную воинскую культуру, ведут разные войны, враги у них изначально тоже разные. Рохан переживает вторжение, Хельмова Падь осаждена, сразу начинается призыв. Минас-Тирит уже «под ружьем», продукты питания нормируют, распорядок дня построен вокруг нужд армии, введен режим светомаскировки. Пиппин и Мерри предлагают свой меч по-разному, и в этом отражаются проблемы, осложнявшие тактику вербовки в ряды вооруженных сил, в частности во время Великой войны. Хотя оба вызываются служить добровольно, Мерри движим внезапным сентиментальным порывом, а Пиппину подсказывает сделать это Денетор, и он слушается из чувства долга — а может, из осознания вины перед наместником из-за того, что Боромир погиб в бою, где сам он выжил. Оба действуют под влиянием момента, ведомые не разумом, а приливом эмоций, — Древень счел бы такой шаг слишком поспешным. В то же время в хоббитах есть и желание принадлежать к военному сообществу, присоединиться к товарищам, единомышленникам.

◆

Таким образом, бедствиям войны Толкин противопоставляет дружбу и товарищество: одну из неизменных тем и главный вопрос его величайшего произведения. Членство в клубах и совместная работа всегда занимали центральное положение в его жизни. Дружба и верность в более широком смысле связаны с гостеприимством и открытостью для общения, которые также нашли выражение во всем творчестве Толкина, в том числе в позднейших переработках. Эти добродетели остаются мощными домашними бастионами перед лицом угроз со стороны апокалиптического зла.