Толкин и его легендариум

Несмотря на это, писатель до конца дней чувствовал потребность быть исторически достоверным. Биограф Хамфри Карпентер вспоминал, как в 1967 году был у Толкина в гостях и пришел к выводу, что тот «видит в себе не автора, который допустил мелкую неточность и должен теперь ее исправить или объяснить, а историка, обязанного пролить свет на темное место в историческом документе».

Позднейшая версия предисловия затрагивает другие проблемы. Толкин настаивает, что произведение не связано со Второй мировой войной и ее последствиями, и критики обычно с ним соглашаются. Том Шиппи в критическом исследовании «Дорога в Средиземье» (1982) приводит аргументы против контекстуализации Толкина в качестве послевоенного автора и развивает уже высказанную ранее мысль, что «те, кто предлагает поставить Толкина на литературную сцену 1950-х годов вместе с Хаксли, Оруэллом и Голдингом, игнорируют огромный период созревания Средиземья».

Шиппи рекомендовал сосредоточиться на лингвистических влияниях и древне- и среднеанглийских источниках, хотя впоследствии пересмотрел свою позицию.

Был ли Толкин писателем 1950-х? Едва ли, ведь первый полный черновик «Властелина колец» написан до 1949 года, а следовательно, события 1950-х: война в Корее (1950–1953), операция «Ураган» 1952 года, когда Великобритания впервые испытала ядерное оружие, коронация Елизаветы II 2 июня 1953 и достигшая Лондона в тот день весть о покорении Эвереста Эдмундом Хиллари и Тенцингом Норгеем — не имеют особенного значения для романа. Но нельзя отрицать, что во «Властелине колец» отражен более широкий контекст 1930-х и 1940-х годов: приход к власти тоталитарных режимов, всеобщая мобилизация, реквизиция зданий и поставок, глобальный конфликт, ядерное оружие, лишения оставшихся в тылу, карточная система (в Великобритании она сохранялась вплоть до 4 июля 1954 года), закат Британской империи.

Действие романа разворачивается во время Великой войны Кольца, сюжет насыщен проблемами лидерства и руководства, власти и угнетения, индивидуализма и чувства общности, идентичности и личной свободы. В романе присутствует критика сомнительной политики умиротворения тиранов на Совете Элронда, а тягостная глава «Очищение Шира», не попавшая в экранизации, освещает репрессии и бюрократизм, дефицит продовольствия, разрастание городов и дешевое модульное жилье. Конечно, нельзя забывать, что Средиземье и легендариум зарождались еще во время Великой войны, когда Толкин выздоравливал. Сам писатель твердо указывал, что «Властелин колец» был задуман как продолжение «Хоббита» в декабре 1937 года, то есть задолго до возобновления мировой войны в сентябре 1939 года. Но хоббиты, Кольцо и вся история Третьей эпохи — плод 1930-х и 1940-х годов. Эти материалы не взяты из «Сильмариллиона», над которым писатель трудился десятилетиями.

В предисловии к изданию 1966 года Толкин еще раз категорически отвергает мысль, что «Властелин колец» — аллегория на недавние политические события. «Я от всего сердца не люблю аллегорию во всех ее проявлениях», — сухо замечает он. Произнесенную им фразу часто цитируют, но она — очередная дымовая завеса. Если писатель так не любил аллегорию «во всех ее проявлениях», почему же он столь активно прибегал к этому приему? Две аллегории есть в «Чудовищах и критиках», его переломном очерке о «Беовульфе». «Лист кисти Ниггля» (1945) — явно аллегорический рассказ. «Сказание об Арагорне и Арвен» из приложений к «Властелину колец» он сам называет «аллегорией чистой надежды». В письме, датированном апрелем 1956 года, Толкин замечает: «Конечно, моя история — аллегория не атомной энергии, но Власти (которую используют для Господства)». Это сильный намек на то, что история все же является аллегорией власти.

Наконец, во введении к переводу изысканно-аллегорической поэмы «Жемчужина», которая тогда планировалась к публикации, писатель дал точное определение: «Чтобы быть „аллегорией“, поэма должна целиком и довольно последовательно описывать другими словами какое-то событие или процесс. Все повествование и все его существенные детали должны согласованно служить достижению этой цели».

Следуя приведенной формулировке, «Скотный двор» (1945) Оруэлла можно считать аллегорией в нарративной прозе, а «Властелина колец» — едва ли. При этом в нем есть символизм, который, опять же согласно Толкину, является «применением видимых знаков или предметов для изображения других предметов и идей». Кольцо Всевластья, таким образом, можно считать символом авторитаризма и господства, но не аллегорией атомной бомбы.

Более того, способность чувствовать связывает Кольцо с интересом Толкина к научной фантастике, с роботами и искусственным интеллектом. Оно было создано с применением самых передовых технологий (или магии), приобрело некоторое ограниченное, но независимое сознание и способность действовать. Оно не подчиняется своему носителю как хозяину.