Толкин и его легендариум

Что интересно, в 1942 году, когда Толкин был занят сочинением «Властелина колец», Айзек Азимов сформулировал «Законы робототехники» — отчасти в ответ на Вторую мировую войну с ее новым механизированным оружием и способностью убивать на расстоянии. Но Кольцо, конечно, не было выковано согласно этим законам[56]. Наверное, к 1966 году Толкина просто стали раздражать комментаторы, описывающие роман попавшимся под руку словом «аллегория». «Я в большей мере предпочитаю историю, подлинную или поддельную, которая может по-разному соответствовать мыслям и опыту читателей, — утверждал он. — Полагаю, что многие путают это „соответствие“ с „аллегорией“».

◆

«Властелин колец» зондирует послевоенную, постимперскую английскую идентичность с помощью различных символов и метафор. Он не функционирует как расширенная аллегория. В определенном смысле это исследование о «положении страны». В нем есть элемент литературы путешествий, где невыразимую и таинственную роль играет важнейшее для идентичности островитян море — на западе Средиземья оно представляет собой переход в загробный мир. В романе есть и поразительное действие сил зла, грозящих государству. Угроза может быть как физической — например, слом общинного уклада с последующим кровопролитием, — так и психической, как у Фродо, который переживает искушение Кольцом, предстает перед сверхъестественным Оком Саурона и взаимодействует с опасными Видящими камнями — палантирами. В этом смысле «Властелин колец» показывает политические микрокосмы и, как было отмечено в обзоре на второе издание, сосредоточен на «группе как политической единице, на взаимодействии политических единиц, а также на средствах и целях политических систем» — интереснейший контраст с оруэлловскими героями-индивидуалистами, пытающимися бросить таким системам вызов.

В центре романа оказывается необычная политическая группа — хоббиты, но рассмотрена в нем внутренняя динамика групповых самоидентификаций, которые на фронтах XX века были основаны на крепкой мужской дружбе, товариществе, верности и любви, очевидно проявляющихся в нежной преданности Сэма Фродо. Этот роман — утверждение о человечном противостоянии поставленному на поток убийству.

Если Толкин действительно писатель 1930-х годов, «Властелин колец» можно поставить в один ряд с такими модернистскими работами, как «Волны» (1931) Вирджинии Вулф, «Сборник стихов» (1936) Томаса Стернза Элиота, «Мерфи» (1938) Сэмюэла Беккета и «Поминки по Финнегану» (1939) Джеймса Джойса. Толкин, видимо, не читал этих современников — за исключением последнего. Он делал заметки о «Поминках по Финнегану» и о «потоке сознания» — его, кажется, привлекали эксперименты Джойса со звучанием, формой и смыслом. Как утверждает критик Маргарет Хайли, в конце концов писатель разочаровался в изобретенном Джойсом языке, но не потому, что тот был слишком радикален, а потому, что радикализм был недостаточен[57]. Изобретение Толкином эльфийских языков следует, быть может, рассматривать как поистине модернистское достижение — более доступный, пусть и бескомпромиссный вариант лингвистической гимнастики Джойса.

◆

Все это, по крайней мере на первый взгляд, делает Толкина модернистом. А традиционное восприятие его произведений о Средиземье как крайней формы медиевализма, во многом связанной с профессиональной деятельностью и публикациями о, например, «Беовульфе», «Сэре Гавейне и Зеленом рыцаре» и «Кентерберийских рассказах» оказывается слишком категоричным. У Толкина действительно была склонность к модернизму. В литературе этого направления часто встречается расширение и перспективное сокращение времени, равно как и различные и накладывающиеся друг на друга временные схемы.

Если говорить о временных рамках, «Властелин колец» точен, как брегет: писатель очень старался, чтобы многочисленные нити сюжета были привязаны к стабильному календарю, и даже сверял фазы Луны. Однако внутри этой тщательно выверенной структуры есть намеренные скачки; наиболее примечательный из них происходит в Лотлориэне, где, как часто бывает у эльфов и в Волшебной стране, время замедляется. В традиционной балладе о Томасе-рифмаче, которую цитирует Толкин, главного героя забирает в Волшебную страну королева страны эльфов. Он задерживается там на сорок дней, а когда возвращается обратно, обнаруживает, что пролетело целых семь лет. Время колышется во тьме, когда Братство Кольца идет через Морию и по тропам Мертвых, а Кольцо явно проделывает со временем фокусы, продлевая жизнь тем, кто его носил. Течение времени часто смущает героев; они пытаются вычислять даты, чтобы не потерять связь с реальностью, и чувствуют, что она все равно ускользает от них.

Не менее примечательно, что Толкин постоянно переключается между разными точками зрения, размывая реалистические традиции повествования. Особенно охотно он применяет арсенал сюжетов в сюжете. Иногда они принимают форму стихотворных и песенных вставок, в том числе из других традиций, что побуждает Сэма, любителя сочинять стихи, задуматься, в каких песнях будет воспет Фродо и он сам.