Толкин и его легендариум

Многочисленные самоопределения Арагорна подчеркивают увлечение Толкина именами, значительное количество которых — как у главных героев, например Фродо (Бинго) и Странника (Ходок), так и у персонажей второго плана, например орочьих вожаков, — принимало окончательную форму спустя месяцы и даже годы. Невзирая на то, что Толкин наслаждался наслоением имен, противясь однозначному определению характеров, вопросы именования в книге гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд, и раскрывают одну из основных истин о творческом процессе Толкина, а также показывают еще одну его связь с Шекспиром. В шекспировских трагедиях герои раз за разом ставят свою идентичность под вопрос, ищут для нее подтверждения и определения, стремятся управлять самоощущением посредством фигур речи. Часто это приводит к противоположному результату, и личная стабильность ускользает, оказывается подорвана.

Возьмем случайный пример. «Кто может рассказать мне, кем я стал?» — вопрошает король Лир, а Шут едко отвечает ему: «Тенью от Лира». Вся пьеса — свидетельство жгучего уничтожения самой природы Лира. Хотя Толкин нередко отвергал великого поэта, он приготовил лекцию по «Гамлету» и был глубоко тронут, когда в 1944 году этот спектакль был поставлен. Сцена безумия Офелии виделась ему почти невыносимо трогательной. Момент, когда Эовин оказывается жива — ее дыхание затуманивает сталь наручей князя Имрахиля, — взят из «Короля Лира», где король тщетно надеется, что дыхание Корделии затуманит зеркало. Иорет, простая женщина, которая рассказывает о коронации Арагорна, — типично шекспировская фигура.

◆

Персонажи Толкина, таким образом, часто кажутся неуверенными в том, кем они являются. Они дают и получают имена, обрамляют себя языком — часто поэзией или песней. Одна из первых трудностей, которые хоббитам приходится решить, отправившись в путь, — под каким именем следует путешествовать Фродо. Черные Всадники знают фамилию Бэггинс, пытками выведанную у Голлума, поэтому Гэндальф советует оставить Бэггинса в Шире и принять имя Мистер Подхолмс. Затем в Вуди-Энде Фродо встречается с эльфом-изгнанником Гильдором Инглорионом и его компанией, и тот нарекает его Другом Эльфов — это уже четвертое имя после Фродо, Бэггинса и Подхолмса.

Случай Голлума более сложен. Ему дано четыре личных имени: Смеагол и Голлум, а также Воришка и Вонючка, а сам к себе он обращается как Голлум только после того, как принял это имя от Фродо и Сэма. Оно подталкивает его фантазировать о Голлуме Великом и Голлуме Единственном — с определенным артиклем. Обычно он самовлюбленно называет себя «прелесть» и «моя прелесть», и эта нежность к себе потом переходит в эпитеты «сладкий» и «бесценнейший Голлум». Конечно, Кольцо он называет теми же словами, подтверждая, что самосознание у него не просто неотделимо от талисмана, но, как я отмечал выше, он — аватар Кольца.

Голлум — откровенно жутковатый персонаж с двойной, разделенной идентичностью или, может быть, антагонистичными идентичностями. Это проявляется прежде всего в непрерывных переходах между Голлумом и Смеаголом — два аспекта его личности не только по-разному действуют и говорят, но и вновь вызывают в сознании персонажа загадки бытия. Когда Фродо называет его Смеаголом, изменение имени заставляет измениться и характер, что ведет к языковым играм. Тем не менее его жуткость еще сильнее проявляется в отношениях с Кольцом. Физически он — тень Кольца и всецело посвящает ему собственное незначимое существование. Он как отделенная от тела конечность, как марионетка предмета, которому полагается быть неодушевленным, но который обрел волю и силу, способную разжигать страсти. Он должен был умереть, но стал полупризраком, разговаривающим сам с собой лихорадочными, обрывочными, бессмысленными повторами. С такой манерой речи Толкин был знаком со времен лечения в военных госпиталях: это бред контуженных, перенесших травму. Короче говоря, Голлум — дух мучительного прошлого (но не прошедшего), мук, от которых нельзя убежать и которые слишком живо вызывали в памяти страдания Великой войны.

Фродо переживает похожий надлом. Он как король Лир, привязанный «к колесам огненным». У подножия Роковой горы его «я» совершенно замутнено. Он не может вспомнить простейших вещей: воды и пищи, деревьев и цветов, луны и звезд. Он «наг во тьме» перед «огненным колесом».