Только б жила Россия

Кони вынеслись на взгорье, и открылся левый неманский берег, запруженный лентами черно-синей пехоты. Правее накапливалась кавалерия, тоже в немалом числе, шишаки и кирасы льдисто вспыхивали под солнцем.

— А вот и наши, «тыкоцинские»! — сказал командир шквадрона Кобылин, всматриваясь в мглистое верховье реки. — Шли всю ночь, небось окольным путем… Эка, растянулись!

Вскоре подъехал на взмыленной лошади генерал Рен, отсалютовал шпагой, хотел что-то вымолвить, но так и не решился.

— Н-ну докладывай! — накаленно бросил Меншиков. — Где были, для чего, чем занимались долгих пять недель?

Рен беззвучно шевельнул губами.

— Убирайся, иначе…

Меншиков не успел договорить. За рекой рассыпалась барабанная дробь, и головные шведские колонны стремительно, в снежных вихрях, одолели спуск, перестроились, четко замаршировали по льду. Вслед, уступами, выдвигались новые квадраты.

— Ваше сиятельство, никак… «сам»? — прозвучал взволнованный голос адъютанта Бартенева.

Перед линиями атакующих светлел серо-стальной колет, памятный русским еще со времен злосчастной нарвской баталии семисотого года.

— Вижу… Ротам Волконского и Генскина рассыпаться вдоль кромки, пулять на выбор! — велел Меншиков.

Беглый огонь с седла кое-где приостановил движение черно-синих шеренг, вынудил их открыть ответную стрельбу, но батальоны в центре, ведомые Карлом, знай чеканили упругий шаг, смыкались готовые к броску, и все отчетливее проступали ряды высоких медвежьих шапок. Да, шел гренадерский лейб-регимент, краса и гордость королевской армии! Здесь и там выросли кустистые разрывы гранат, умело пущенных шведами, густо засвистел свинец, — реденькие шеренги русской кавалерии местами прогнулись… Меншиков похолодел. Еще минута, и произойдет непоправимое. Почерк свеев был ему хорошо знаком: ударить посредине, рассечь, обратить в бегство…

— Шквадро-о-он, рысью, арш-арш!

Пятьсот усачей в ослепительно-желтом кафтанье лихо атаковали строй лейб-гренадер, встреченные залпами, сделали полукруг, насели снова. Поодаль яростно рубился Рен, подоспев с частью заслона. «Медвежьи шапки», огрызаясь, мало-помалу отступили, очистили берег.

— Сброшены на лед, ваше сиятельство! — отрапортовал командир именного шквадрона Кобылин.

— Вижу, не слепой, — отозвался Меншиков, с беспокойством глядя вниз по реке. Шведские кирасиры и рейтары в короткой сече потеснили драгун Волконского и теперь заходили сбоку, стремясь отрезать русских от города.

— Рен, подкрепишь князя Григорья и оседлаешь большак. За твоими питерцами, Генскин, левое крыло. Умри, а полчаса выиграй. Да не зарывайся, понял? Отступать волнами, под прикрытием стрелков отменных!

— Отступать? — недоуменно повторил Иоганн Генскин.

Александр Данилович поморщился.

— Ждать, когда охватят фланги, по-твоему, ни за грош лечь костьми? Обещанной инфантерии нет как нет, и вряд ли она явится, при нонешнем первом командире… Не спорь, ступай!

«Огильвий с присными теперь на мне отоспятся! — лихорадочно думал Меншиков, пришпоривая лошадь. — Еще бы: сдуру сунулся к переправам, с побитой мордой отскочил назад… Леший бы побрал войну такую!»

На развилке гродненской и минской дорог он перевел дух. Гремело, клокотало, взметывалось косматыми дымами по всей неманской излучине: с трудом сдерживали кирасир Волконский и Рен, крайне тяжко приходилось питерцам, — они сражались теперь в полуверсте от реки, у развалин старой панской усадьбы. Сомнений не оставалось — поднаперла главная королевская сила, имея в виду самую решительную цель. Проморгали, черт!

Взгляд Меншикова скользнул вдоль пустынного большака, пролегшего на восток. «А ведь Петр-то Алексеевич сорвется сюда! — опалило грозящее. — Прямо в львиные когти… Господи, боже мой!»

Крикнул и не узнал своего голоса:

— Передать Рену… пусть отводит бригады в крепость. Ингерманландцы, невцы и шквадрон — при мне!

Он круто повернул арабскую полукровку, огрел нагайкой со всего плеча, — снежные комья брызнули из-под копыт.

4

Стиснутые в полукольцо, питерцы мало-помалу отошли к заброшенной усадьбе… Все повторилось: как на маневрах, четко вышагивала пехота, слева длинными вереницами заезжали рейтары. «Мит готс хильф!»[5] — взмыло в неприятельских рядах. Снова загрохотали гранаты, среди руин вскрутилось, забушевало пламя, дым клубами захлестнул взгорье. Питерцы, раскиданные взрывами, полуослепшие, полуоглохшие, на какой-то миг растерялись, и это позволило шведам почти без потерь одолеть склон.

Митрий с несколькими драгунами, потеряв коней, пристали к солдатам-фуражирам, гурьбой принесшимся от стогов на дальнем лугу.

— Что ж вас так негусто? — спросил он у конопатенького фельдфебеля.

— А вот как. Выехали-то по сено, еще ночью, а тут… — Фельдфебель встрепенулся, вглядываясь вперед. — Ну держись, братцы!

Перед Митрием вырос в дыму великан-гвардеец, выпалил чуть ли не в упор, — мимо! — сделал молниеносный выпад, и только ловкость спасла некрупного, по плечо ему, нижегородца. Увернулся, присел, снизу вверх всадил багинет в поджарое, туго перепоясанное туловище.

— А-а, не сладко… Б-бей! Вдогон, ребятушки, вдогонку!