Только б жила Россия

В полдень, оставив город позади, покатили могилевским трактом. Одолевало беспокойство — где армия? Вести о Шереметеве были самые путаные: судя по некоторым, воюет перед рекой Бабич, крепко держа «пасы», а то вдруг оказывается почему-то уже на днепровских переправах.

Ехали всю ночь. Верстах в десяти от Горок, под утро, из-за перелеска вынырнул запаленный всадник, углядев царскую одноколку, сопровождаемую несколькими каретами и сотней конных семеновцев, ударился прямо по жнивью к ней.

— Кубыть, Ушаков, — определил остроглазый прапор.

— Который? Они ведь ровно близнецы.

— Андрей Иваныч, Детинушка!

Братья Ушаковы вступили в войско все четверо враз, иной дороги у них попросту не было. Мор скрутил деда с матерью, когда старшенькому, Андрейке, стукнуло пятнадцать, на долю недорослей достались старый дом в шесть окон и седенький слуга. Страстно привязанный к сиротам, он сплел каждому лапти-семерички, пошил единственный на всех полукафтан. Кто просыпался первым, тот и надевал справу, — остальные в дранье, без штанов сидели дома… «Некусай» согнул бы их вконец, если бы не разворотливый Андрейка: зимой обитал при новгородских бойнях, помогая свежевать воловьи туши, — потрох твой! — летом, вкупе с деревенскими девками, собирал грибы, ягоды, отыскивал съедобные коренья, и уж тогда проявилась его недюжинная сила: брал статных девок по две на руки, играючи переносил через промоину. «Ах, детинушка!» — ворковали селянки, целуя его. Прозвище пристало как репей…

— Реляция господ фельдмаршала и генерала от кавалерии, герр бомбардир! — отрапортовал Ушаков, тараща бедовые глаза.

— Что велено передать словами? Режь правду-матку, Детинушка!

— Была острая схватка, в коей россияне, численностью в семь-восемь тыщ, супротив шведских сорока с честью бились!

Петр вскрыл засургученный пакет, бегло прочел написанное, подмигнул спутникам.

— То дорого, брудеры, что раньше генеральной баталии врезали Карлусу хорошенько… Научились-таки воевать по-новому! — Он сдернул треуголку, обмахнулся. — Ф-фу, аж вспотел, понимаешь… Где сейчас главная квартира?

— В Горках!

— По сю сторону Днепра? — Петр озадаченно сдвинул брови. — Не поторопились ли, после виктории-то? Ведь и король непременно следом потянется… — Но взвесил на ладони пространную, в витиеватом шереметевском духе реляцию, снова заулыбался. — Едем, чтоб достойным достойное воздать. Скачи вперед, Андрейка… Постой! Гаврила Головкин с Шафировым тоже здесь? Ну да, ну да, ты ведь был при них!

С солнцем показались Горки, нарядное, еще не выжженное местечко. Вестовой драгун вскинулся из-за куста, взлетел в седло, крупной рысью наддал к околице. А вот и светлейший, вот и Борис Петрович при полном параде, — спешились невдалеке, двинулись бок о бок навстречу.

«Ах, соколы, ах, бесценные мои!» Петр сам не свой выпрыгнул на дорогу, посверкивая увлажнившимися глазами, широко расставил руки.

— Благодарствую за добрую весть, камрады. Спасибо! Дайте, я вас расцелую!

Но генералы повели себя как-то странно. Шереметев, лилово-красный от прилива крови, прошепелявил что-то невнятное. Алексашка знай смотрел в сторону, левое веко подергивалось.

— Ничего не пойму… Аль нам не рады? — недоуменно-весело справился Петр. — Виктория в кармане? Ай не так?

Улыбка у светлейшего получилась вялой, кривоватой.

— Кто наверху, а кто и… обмарался.

— Аль расстроены ретирадой? Успокойтесь, на то и маневр. — Петр кивнул Орлову. — Скоренько лошадь. Войско объеду тотчас, надо ж поздороваться с богатырями. Эка наладились лупить — и кого? Фуллблудсов, чистопородных! Такое выпадает не каждый день!

— Все так, а многое и иначе, — хрипло выдавил светлейший. — Репнин-то с Чамберсом бегли яко зайцы, около версты. А перед тем переправу прозевали, не почесавшись… А перед тем…

— Чего ж вы мне голову морочили? — бешено крикнул Петр. — Кто писал о виктории? Кто?!

— Дак в лесу-то и впрямь… — просипел Шереметев. — Ополовинили заступа два-три.

— Говорите! — велел Петр, потемнев лицом, и пока шел рассказ, молча кромсал и без того обгрызанный ноготь. Наконец разлепил губы: — Снарядить кригсрехт[11]. Если вина подтвердится, обоих разжаловать в рядовые солдаты. Рюриковича — первым!

— Правильно, мин херц, пусть не заносится плюгавый! Но радовался светлейший рано, Петр вспомнил и о главных командирах.

— А вы куда смотрели, архистратиги? Рядом были… Ах, болота и теснины?! Вот она, тактика, пренебрегай ею! Кажется, столько сделано для привития регулярства — все или почти все позабыто враз! — Он горько выругался, увидев пушки, изготовленные к стрельбе, кинул: — Салютации не будет. Без нее сахаристо!

Светлейший заикнулся было о завтраке, Петр категорически отмел:

— Небось, вы за всех попировали. В те самые деньки, когда ретраншемент копать следовало.