Только б жила Россия

Петр ночи напролет кружил у походного стола, заваленного книгами и бумагами, думал несобранно, враскидку. Как-то сами собой прекратились развеселые вечерние пирушки, в тягость были остроты Кикина, — тот по обыкновению своему кусался, как цепная меделянская собака.

— Фельдмаршал-то, сказывают, продажей каширских деревенек озабочен. Тех, что ему летось пожалованы. Цену заломил кругленькую, в сорок тыщ, а заслышал о конце булавинском — взвинтил аж до осьмидесяти! Посольцам предлагал, да Головкин с Шафировым смурые оба: знать, пыточные дела не поделили…

— Брысь, пока ребра целы! — не вынес Петр, и Кикина вместе с напуганно-бледным царевичем Алексеем как ветром выдуло из шатра.

Снова думал, пристально глядя в карту. Неутомимый кабинет-секретарь Макаров отметил черными стрелами повороты, учиненные неприятелем в средине лета, — кандибобер получался на редкость вычурный, не подвластный уму.

«Что затеял, какой готовит капкан?» — лихорадочно билось в голове. Ринется южнее, к богатой хлебом и мясом Украине? Поперву именно так и рисовалось, когда Карл всеми силами направился к Пропойску, минуя бесчисленные приднепровские «пасы». И вдруг нежданно-негаданно переменил намеренье, замаршировал вдоль чистых струй Сожа на северо-восток, занял Чериков, потом Кричев, атакованный у переправ — раз, другой, третий — конной арьергардией, изломисто потянулся в сторону Мстиславля, от коего рукой подать до российской границы… Что же он задумал?!

Переход шведов через Днепр устраивал в одном-единственном: отдалились от града на Неве настолько, что раньше нового лета им туда не дойти, если бы даже и возмечтали. Осень решит все — как там Карлус ни ершись, ни дергай надменной ноздрей, ну а распутице поможет сестра-бесхлебица: зерно мстиславских крестьян частью перекочевало к Смоленской твердыне, частью превратилось в пепел или улеглось в потайных ямах…

Петр повернулся, чтобы кликнуть кого-нибудь, но тут же вспомнил: Орлов, Черкасов и другие денщики в разъезде — кто при арьергардии, кто при главном корпусе, кто в казачьей завесе с юга; замотанный Алексей Макаров отослан в палатку со строгим повелением не показываться раньше десяти… Взгляд царя упал на дремавшего перед выходом пса редчайшей датской породы: сам черно-бурый, морда и передние лапы снежно-белые.

— Эй, Тиран! Аллюр три креста за Алексашкой!

Отбросив шелковую полстину, он подождал, пока рассеется застойный табачный дух, привлеченный далеким курлыканьем, поднял голову. Журавель гуртуется мало-помалу, скоро в отлет… Выиграть бы несколько недель, господи, каким угодно способом, но выиграть. Они, шведы, хоть и северный народец, а такие хляби им не по нутру!

Вместе с вице-канцлером Головкиным вошел светлейший, посетовал:

— Ну твой кобелина! Вцепился мертвой хваткой… А вообще-то не спалось, чертовщина всякая одолела…

Петр ответил скупым кивком: да, припекло, камрады милые!

Через некоторое время подоспел на взмыленной кобыле Борис Петрович, отдуваясь, ввалился в шатер. Светлейший иронически присвистнул: припекло и мальтийского кавалера, склонного к старчески-долгому сну, к неторопкой, колесной езде!

Вчетвером склонились над картой. Бестрепетно явила она просторное междуречье Днепра и Сожа — в густо-зеленых лесных громадах, коричневых прожилках дорог, синих извивах проточин, вновь ошарашила разбегом черных неприятельских стрел.

— Не поспрошать ли кого из перебегов, мин херц? Есть свеженький, адъютантом Бартеневым приконвоирован… — Светлейший помотал роскошным, до плеч париком. — Вроде б капрал, а с виду серый мужичок, в лапотках и свитке!

— Почему в лаптях?

— Да, понимаешь, справу-то, вместе с лошадью, казачки реквизировали. Законный трофей!

Петр чертыхнулся.

— Как, на сие глядя, прочим перебегам к нам идти, — о том подумал? Веселишься? Возвратить все сполна! — Он судорожно дернул головой. — Зови сюда свеженького и с ним Канифера, за компанию. Авось что-нибудь вспомнит. А ты, Гаврила Иваныч, переведешь.

Первым ввели Канифера. Угодив на хлесткий татарский аркан, посидев какое-то время под караулом, генерал-адъютант его королевского величества оброс длинным сивым волосом, потускнел, изрядно приутих. Правда, порой в глазах мелькала колючая искра, губы поджимались надменно, с вызовом, но такое случалось с ним все реже.

Петр молча указал ему на сосновый чурбан, повернулся к молоденькому перебегу.

— Накормлен? — Тот залопотал утвердительно. — Регимент? А-а, немецкий, полковника Алфенделя… Что? Собирается всем гамузом восвояси? Ну-ка, ну-ка!