Только хорошие индейцы

Льюис стаскивает подушку с лица, сует себе под голову и теперь, освободив уши, слышит скрип ступенек на лестнице. Ему кажется, кто-то только что закрыл дверь и запер ее изнутри.

И кто-то поднимается по ступенькам очень медленно и осторожно. Это самые отчетливые шаги из всех, которые он когда-либо слышал в своей жизни, и перед каждым негромким стуком подошвы звучит шаркающий звук, похожий на звук метлы. Потому что вапити станет проверять копытами следующую ступеньку и нащупывать ее край перед тем, как ступить на нее?

Льюис быстро поворачивается спиной к двери и смотрит на окно без занавески, стараясь запомнить каждый дефект на стекле, чтобы заметить отражение, когда оно появится. А его правое ухо, которое сверху, приобретает максимально возможную чувствительность. Он настолько напрягает слух, что услышал бы, как крупные ноздри вдыхают его запах, если бы это происходило.

Слеза выкатывается из его левого глаза, ее сразу впитывает подушка.

Она сейчас здесь? А если здесь, которая «она»? Настоящая Пита или Пита с головой вапити?

Когда одна из волнистых полосок на оконном стекле в конце концов наполняется цветом, движением, Льюис глубоко вдыхает воздух и произносит:

– Эй, ты что-то забыла?

Ответа нет.

Его следующий вдох получается прерывистым, дрожащим, Льюис боится, что этот вдох вот-вот превратится в вопль.

– Или же?.. – начинает он и поворачивается притворно-сонно, делая вид, что знает, как закончит фразу.

В дверном проеме никого нет.

Льюис закрывает глаза, открывает их снова, не позволяет себе броситься к окну и посмотреть, кто или что идет прочь от дома.

Слишком рано для такого дерьма.

Он чистит зубы и мочится одновременно, сплевывает в унитаз и отчасти на собственную руку, потом медленно спускается по лестнице, стараясь запомнить каждый скрип. Но безнадежно. Каждая ступенька издает один звук посередине и совершенно другой звук на восемь дюймов ближе к краю. Конечно.

У кухонного стола он стоит перед узлом вапити – волосатым буррито – секунд тридцать, и в конце концов сует в него палец. Он мягкий, как каша, и одновременно колючий, пахнет как тот мягкий сыр на вечеринке, который ему хватило ума не пробовать.

«Сыр». Теперь он думает о сыре.

Сыр погубит нормальную работу его пищеварения, но так как в данный момент это волнует его меньше всего, Льюис готовит себе на завтрак сыр, тупо глядя на дырки в тосте, который поджаривается на сковороде.

Так как он хороший и заботливый муж, он ест его над раковиной. Или поэтому, или он как будто боится гостиной. Теперь его мучает сильный иррациональный страх – что тот точечный светильник на потолке не испорчен, он просто ждет, когда Льюис останется один, чтобы направить вниз луч, похожий на луч НЛО, из которого материализуется женщина с головой вапити. Или она сможет осветить Питу, когда та будет стоять под ним, и свет покажет ее истинный облик.

Но это будет просто Пита, внушает Льюис самому себе, затем поднимает повыше последний треугольник поджаренного сыра и роняет, проталкивая его сквозь резиновые клапаны сливного отверстия, как будто жареный сыр может быть решающим ударом молотка судьи. У него даже отчасти получается, но корочка отскакивает рикошетом, и последний хороший кусочек куда-то отлетает. Пытаясь представить, как они на следующей неделе найдут оплавленный кусок хлеба и, что еще хуже, сыра за каким-нибудь горшочком или банкой, он включает свет и начинает поиски потерянного куска.

Но вместо него он находит книгу в мягкой обложке на холодильнике. Не одну из тех двух книг, которые Шейни оставила в гараже, их он уже поставил на место, а третью из той же серии. Уже. Рядом с ней стоит термос Питы, который она обычно берет с собой на работу, но частенько не может найти; очевидно, она его и сегодня утром не нашла. Беда Питы в том, что она высокая, поэтому, вернувшись домой, она кладет вещи на первое попавшееся и обязательно высокое место. На этот раз это холодильник. Книга, должно быть, лежала где-то у входа, может, на крыльце.

– Могла бы вернуть все сразу… – обращается Льюис к воображаемой Шейни, снимая книгу, и, словно нарочно, прямо за ней лежит пропавший последний кусочек сыра. Льюис берет его двумя пальцами, будто это нечто гадкое, словно он не ел его десять секунд назад, и отправляет в раковину, а в глубине его мозга мелькает заголовок: «МУЖ-ИНДЕЕЦ ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ УБИРАЕТ ЗА СОБОЙ».

Он криво усмехается на этот счет, – вроде как глупо гордиться собой, – и поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки, к бельевому чулану, где расположен его книжный шкаф.

Прежде чем поставить книгу обратно на место, он проверяет верхние уголки страниц, чтобы убедиться, что у Шейни нет привычки их загибать. Такой привычки у нее нет, и за одно это ее можно считать хорошим человеком, но вдруг он кое-что замечает. Льюис перелистывает страницы еще раз, медленнее, и не понимает, что это было… пока не доходит до последней страницы обложки.

– Серьезно? – произносит он.