Только море вокруг

— Отнюдь! — покачал головой Алексей, напирая на это не вызывающее сомнений слово. — Просто меня интересует один, весьма конкретный вопрос: скажите, на ваши города хоть однажды упала вражеская бомба? Вы или ваши предки до не знаю какого колена хоть когда-нибудь слышали топот врага по мостовым американских городов?

— Но ведь я же сказал, что подобное исключено! — начал вроде бы сердиться Уиллер.

— А я повторяю: дай бог, чтобы вам никогда не довелось испытать подобного! — тоже чуть повысил голос штурман. — Я вовсе не собираюсь каркать, накликать беду на вашу землю и на ваш народ. Я только хотел уточнить разницу между вами и нами. Надеюсь, вы поняли ее? Так вот: мы все перенесли, все выстрадали. Мы и сейчас страдаем так, как ни один другой народ: мы боремся со страшной, с чудовищной силой. Я не знаю, где моя мать Мой родной город, Минск, растоптан фашистами. Быть может, и города, где живет моя дочь, уже не существует. Я не знаю. И все же нацистам Москву не взять. Слышите, вы, человек, умоляющий жить для себя и только для себя? Не взять! Не они нас, а мы их раздавим в этой войне!

— Но пока они под Москвой, а не вы под Берлином! — быстро вставил инженер.

— Правильно, пока они под Москвой, но — только пока! И знаете что? Человек, мистер Уиллер, это всего лишь человек. Он может пасть духом, поколебаться, наконец, сломиться под тяжестью трудностей, выпавших на его долю. Но народ, перенесший то, что довелось перенести нашему народу, ни согнуть, ни сломить уже нельзя. Вот почему я и думаю все время о судне. Вот почему и во сне вижу наш ремонт: я хочу, вся команда хочет поскорее закончить его и вернуться туда, где решается — быть нам людьми или быть рабами нацистов. У вас еще есть вопросы?

Он в упор смотрел на инженера Тот сидел напряженно выпрямившись в кресле, сцепив пальцы рук и крепко сжав упрямые губы. Ни тени недавнего сарказма не было на его лице — только внимание, напряженное и настороженное, светилось в проницательных серых глазах.

— Я понимаю вас, Алекс, — тихо сказал он, — и я очень рад, что судьба свела нас на эти несколько дней. Да, я рад: отныне я по-иному, чем раньше, буду смотреть на вас, русских, а это уже многое для рядового янки, не привыкшего задумываться о том, что непосредственно не касается его. — Он разжал пальцы и почти беззвучно рассмеялся: — Ох, до чего же умен и хитер ваш чиф-инженер! Теперь-то я понимаю, почему он посоветовал мне обратиться к вам со своими вопросами!

Алексей тоже улыбнулся — без натянутости, без собранности, которая владела им в течение всего разговора, а по-человечески просто.

— Значит, вы удовлетворены моими ответами?

— О да! И знаете что? Я готов хоть сейчас на коленях благодарить бога зато, что два огромных океана отделяют с обеих сторон наш материк от сумасшедших вулканов Европы и Азии, где люди на протяжении веков с упоением уничтожают друг друга. Как хорошо, что нам никогда не придется переживать подобного!

— Вы уверены?

— Я это знаю! Мы слишком сильны, Алекс. Штаты — могучая держава, и на всей земле у нас нет ни одного, хотя бы потенциального, противника. Мы не воюем, а торгуем, и в этом наше преимущество и наша сила. Не так?

— Дай бог, — в третий раз произнес Маркевич, сохраняя на усталом лице такое непроницаемое выражение, что инженер при всем своем желании, не смог понять значения этого «дай бог».

Уиллер ушел, крепко пожав руку Маркевичу. А когда они встретились на следующее утро, ни тот, ни другой, ни единым словом не вспоминал вчерашний разговор. Но от глаз штурмана, изредка наблюдавшего за представителем фирмы, не укрылись какие-то непонятные для непосвященного совершенно незаметные изменения, происшедшие в Ричарде Уиллере. Будто и работает так же, как раньше, и движется с тою же неутомимой, стремительной энергией, целиком погруженный в свои неотложные дела, да вдруг остановится на мгновение, задумается глубоко-глубоко. А о чем? Ну конечно же, не о ремонте!

Думай, Дик, хорошенько думай. Кто знает, куда еще может завести тебя жизнь на пятом десятке твоих лет…

* * *

Борис Михайлович довольно потирал руки: что ни говори, как многозначительно ни хмыкай старший механик, а все же ремонтники молодцы! Вот она, американская деловитость: сказали, что закончат ремонт за четыре дня, и — точно, ни часа задержки. А качество какое, сделано все как, — ого! Будто и не было обломанных лопастей гребного винта, громадной вмятины с трещиной посередине, под скулою по правому борту, — будто из многомесячного капитального ремонта вышел и совершенно готов к плаванию пароход «Коммунар».

Ведерников горячо и многословно благодарил за все это инженера судостроительной фирмы, когда тот пришел попрощаться с ним. Борис Михайлович не пожалел угощений для замечательного этого человека: ром, водка, разных сортов папиросы и самая разнообразная закуска из капитанских запасов — все было выставлено на стол. Уиллер не мог не оценить такого радушия, но почему-то не приступал к угощению, а с явным нетерпением посматривал на дверь, будто ожидая кого-то. Капитан по-своему истолковал это ожидание, спросил: