Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

То были центральные вопросы эпохи, равно волновавшие Фрейда и Троцкого, Дьюи и Буллита, Маяковского и Булгакова. В какой степени большевизму удалось переделать человека «внутренне»? И вообще, в какой степени человек доступен переделке? Эти вопросы наверняка находились в центре обсуждения на вечерах у американского посла в Москве. Подобно Фрейду с Вильсоном, Буллит и Булгаков родились в один и тот же год – 1891‐й. При всем различии их судеб и положений между ними было немало общего. Булгаков, автор множества смешных и странных фамилий, наверное, заметил сходство их собственных имен (одним из ранних псевдонимов Булгакова был даже М. Булл). Как писали Фрейд и Буллит всего за год до знакомства Буллита с Булгаковым, «степень, с которой одинаковые имена вызывают бессознательную идентификацию, едва ли может быть оценена теми, кто специально не исследовал эту тему»[578]. Но чувство внезапной близости, очевидно стоящее за длинной чередой взаимных визитов, питалось общими интересами. Собеседником посла был человек, проживший свою жизнь в условиях, которые, подобно личности Сталина, выходили за пределы понимания; бывший врач-венеролог, пролечивший в свое время немало сифилитиков и сделавший пару десятков абортов; любитель политики, заполнявший страницы своего дневника злорадными анекдотами о большевистских вождях; знаменитый писатель, который сочинил множество странных людей, чьи слова и поступки кажутся естественными миллионам его читателей. Буллиту должно было быть любопытно, с чем согласится и с чем будет спорить его московский собеседник. Но, конечно, посол представить себе не мог, какие ассоциации возникнут у этого симпатичного, несчастного, старавшегося никогда ни о чем не просить человека; какими будут импровизации на темы его, Буллита, слов, жестов и банальных московских наблюдений; в какую Историю он войдет.

О чем рассказывал Булгакову Буллит? О парижских красавицах и о голливудских приемах в бассейнах? Или о теориях Фрейда, о том, что все в человеке, хорошее и плохое, венский мастер объясняет как реализацию сексуальности, но только нынешнюю политическую жизнь так не объяснишь, вот хотя бы то, как шпионит себе во вред этот Штейгер… Или о том, как он, Буллит, был наивен, думая вслед за Джеком Ридом, что московское население изменилось под влиянием великого эксперимента, а оно – достаточно сходить в варьете – не изменилось ничуть, если не считать «аппаратуры»? Или о том, что Гёте был прав и мир, пройдя новые искушения, все же изменится к лучшему, если ему не мешать, как это в свое время сделал Вильсон?

Мы не знаем, о чем они говорили, но располагаем интертекстуальными догадками-памятниками. Эпиграф к роману «Мастер и Маргарита» – та самая фраза Мефистофеля «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», которая на самом почетном месте цитируется в Предисловии к книге Фрейда и Буллита. Их герой, Вильсон, был «прямой противоположностью» той силы; герой Булгакова, Воланд, является ее олицетворением. Мы не знаем, в каком из текстов эта фраза появилась первой, оба писались одновременно и много раз переделывались на протяжении всего десятилетия. Мое предположение заключается в том, что то была любимая фраза Билла Буллита, которой он описывал сам себя.

Сага об иностранной помощи

Итак, прибывший в Москву посол великой державы, демонолог и любитель театра, познакомился с попавшим в беду местным Мастером, которому без посторонней помощи отсюда не выбраться, да и с ней никак. Покинув Москву, разочарованный помощник оставил писателя самому идти к вечному его дому. Со всеми колоссальными своими возможностями не смогший помочь ему на этой земле, он не знал, что на последних шагах своего пути Мастер вспомнит о нем.

Зависимость от земной власти давала писателю стимул и материал для творческой переработки всю последнюю часть его жизни. Но, конечно, она не определяла полностью содержание того, что он писал. В образе Воланда есть множество черт, взятых автором не из опыта общения с Буллитом, но из других источников. Зависимость Булгакова от Буллита и Мастера от Воланда в чем-то подобна, а в чем-то отлична от другой важной для писателя как раз в это время зависимости – от ходившего к нему в гости врача-гипнотизера Берга, снявшего за несколько сеансов невротическую реакцию.