Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

«Я вял и толст, как шекспировский Гамлет», рассказывает наш герой; «о, Гамлет, о, лунный олух»[877]. Луна вновь сопутствует Гамлету в «Под знаком незаконнорожденных», где обсуждается научная работа «Подлинный сюжет Гамлета» и американский проект фильма о принце: «Мы начнем ‹…› с поруганной луны»; «луна, усеявшая рыбьей чешуей» кровли Эльсинора; «лунный свет на цыпочках крадется за Призраком». Герои говорят о принце Гамлете, чтобы не говорить о диктаторе Падуке, и отождествляют обоих. Играя словами, они производят Гамлета от Телемаха (Telemachos-Telmah-Hamlet): «Гамлет задним ходом становится сынком Улисса, истребляющим маменькиных любовников». За этим скрывается чтение «Гамлета», которое не снилось Розанову. Принц подозревается в лунной, гомоэротичной одержимости своим отцом[878].

Первую встречу Адама с диктатурой, полной гомосексуального садизма, освещает очень выразительная луна:

Левая часть луны затенилась так сильно, что стала почти невидима ‹…›, а правую ее сторону – чуть ноздреватую, но хорошо напудренную выпуклость или же щечку – живо освещало искусственное на вид сияние незримого солнца. В целом эффект получился прекрасный (209).

Картинка указывает на название: bend sinister можно переводить как «левый уклон». Весь роман есть политическая аллегория, а картинка луны с напудренной правой стороной дает ей суммарный портрет, аллегорию аллегории. Режим называет себя «эквилистским», на деле он крайне правый, но все это интереснее увидеть на луне. В романе есть три женских персонажа, которые служат режиму, соблазняют Адама Круга и убивают его сына. Они названы сестрами Бахофен в насмешку над швейцарцем Иоганном Бахофеном, автором теории матриархата[879]. Вообще, «Bend Sinister» заставляет подозревать больший интерес Набокова к теории, чем он был склонен демонстрировать. В раннем творчестве («Машенька», «Защита Лужина») Набоков следовал общей идее Розанова, что культурное творчество требует отвлечения сексуальной энергии от ее прямого удовлетворения и среди творцов культуры немало латентных гомосексуалистов. «Под знаком незаконнорожденных» конструкция Розанова радикализуется, выявляя свой политический потенциал. Революционные диктатуры столетия интерпретируются как реализации однополого влечения, латентного или, наоборот, насильственного. При входе в кабинет диктатора Кругу показывают комнату, в которой под началом евнуха ждут своего часа «два десятка смуглых армянских и сицилийских парней» (318); потом сын Круга гибнет от изнасилования такими же парнями. Герой, пытающийся понять загадку нового режима, чувствует себя «гордым селенографом» (212); лунный свет оказывается эмблемой самого «эквилизма». Но разум бессилен, понимать здесь нечего, и великий философ проигрывает бездарному диктатору. Когда на помощь герою приходит автор, он видит свою роль в лунном свете. Об этом напоминает известный уже нам «косой луч бледного света (pale light)», по которому самозваное божество авторской воли спускается к герою; в позднем предисловии сказано, что «Круг во внезапной лунной вспышке (moonburst) помешательства осознает, что он в надежных руках»[880].

Сюжет «Бледного огня» развивается в неверном свете своего заглавия. Романтический герой находит свое ироничное воплощение в лунатике и гомосексуале, беглом короле и паранойяльном герменевтике. Песней неудовлетворенного желания становится не поэма, но комментарий. Комментатор, безнадежно влюбленный в автора, Кинбот завладевает текстом Шейда и извращает его в соответствии с собственным интересом. Переживший эту драму в своих занятиях Пушкиным, предвидевший тщету комментариев к собственным текстам, Набоков сочиняет развязку «Бледного огня». Беглый король Кинбот заменяет блудного царя Эдипа. Смерть автора, погубленного своим комментатором, замещает вечный сюжет отцеубийства. У Софокла и Фрейда Эдип символизировал смену поколений и прогресс истории. Шекспир превратил Эдипа в мстящего Гамлета, и история пошла по кругу. Надеясь разорвать его, молодые люди, любители Чернышевского, занялись цареубийством. Набоков заместил все это комментатором, главным героем новейшей культуры. Метафоры множатся, с тем чтобы выразить протест автора в отношении комментатора, хозяина против вора, субъекта против объективации. Набоков верит в память и не верит в историю, в этом смысл его ностальгии.