Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Взяв лунную метафору у Розанова, Набоков развивает ее значение. Упоминание лунного света не просто указывает на однополую любовь, но и напоминает о розановском понимании ее отношений с культурным творчеством. Лужин замечателен шахматным талантом, удобной идиомой для самоцельного культурного делания. Его творческая биография начинается шахматной игрой с соблазнительной родственницей[873] и кончается самоубийственным бегством от жены. Сексуальность и талант Лужина – сообщающиеся сосуды. Его энергия переброшена в шахматы, и в отношениях с любящей женой он импотент. Жизнь Лужина сопровождают странные и, наверно, нереализованные отношения с его тренером и покровителем, Валентиновым. Этот герой был любителем Востока (его фамилия, может быть, отсылает к известному Валентину, основателю гностицизма; на указательном пальце у Валентинова «перстень с адамовой головой»; 351). Лужин чувствовал к нему «несчастную любовь», а когда Валентинов бросал его, он давал Лужину денег, «как дарят опостылевшей любовнице». У Валентинова была «своеобразная теория, что развитие шахматного дара связано у Лужина с развитием чувства пола», – и менее своеобразная практика: «боясь, чтобы Лужин не израсходовал драгоценную силу ‹…›, он держал его в стороне от женщин» (360). Вся история – яркая и, в целом, доверчивая иллюстрация розановских идей о соотношении творчества и сексуальности. Сублимация происходит не под влиянием отца и общества, но в силу тяготения к мужчине. В решающий момент нас ждет отсылка к источнику: «полновесная луна» освещает любовную сцену, в ходе которой Лужин и его будущая жена убеждаются в его импотенции:

Она опять сидела у него на коленях ‹…›. Но луна вышла из‐за угловатых черных веток, – круглая, полновесная луна, – яркое подтверждение победы, и когда наконец Лужин повернулся и шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете – его собственная тень (374–375).

Между тем отец Лужина пишет повесть о сыне. «Он умрет молодым», рассуждает он, замыслив убить Лужина в своем тексте раньше, чем это сделал сам Набоков. Нарративная ситуация хотя и не получает развития, но напоминает двойственную структуру «Бледного огня». В предисловии к «Защите Лужина», написанном вскоре после «Бледного огня», Набоков предпочел «Защиту» всем своим русским книгам: между двумя романами, разделенными больше чем тридцатилетней дистанцией, существуют удивительные пересечения[874].

В «Машеньке» Ганин любит девушку своей юности и, мечтая о встрече, отказывается от преследующих его женщин. Когда-то он встречался с Машенькой в тишине парка, но близость не состоялась, и Ганин «покатил в лунную мглу». Прошло много лет, и он вновь ждет Машеньку. Ночь перед встречей он проводит, мирно выпивая в комнате у танцоров-гомосексуалов. «В комнате был бледноватый, загробный свет, оттого что затейливые танцоры обернули лампу в лиловый лоскуток шелка». Ганин все повторяет стихи поэта, который умирает в этой же комнате: «Над опушкою полная блещет луна, / Погляди, как речная сияет волна»[875]. Наутро он отказывается от встречи с Машенькой и, поигрывая мышцами, остается один. Его жизнь полна приключений, но отношения со старым поэтом были, кажется, самой глубокой из его связей.

В «Весне в Фиальте» бисексуальный Фердинанд сосет «длинный леденец лунного блеска, специальность Фиальты». Влюбленный в его жену рассказчик, напротив, переживает солнечное состояние, предвосхищающее похожие экстазы Шейда[876]. В «Себастьяне Найте» рассказчик осознает свое чувство к Себастьяну, когда читает его роман «Обратная сторона Луны». В «Истреблении тиранов» рассказчик задумывает убийство диктатора, которым настолько одержим, что перестает отличать себя от него. Разбираясь в этом комплексе гомоэротики и нарциссизма, рассказчик вспоминает, конечно, луну:

мной овладело ужасное, чем-то во сне многозначительное чувство, от которого я сразу проснулся – в моей нищей комнате, с нищей луной в незанавешенном окне.