Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Для молодого Набокова «Люди лунного света» были источником понимания причуд сексуального бытия. В этой важной сфере «замечательный писатель» Розанов противостоял более позднему знакомству с «венским шарлатаном» Фрейдом. Стоит обратить внимание на то, с какой систематичностью спорит Набоков с «половым мифом», видя в психоаналитиках главных своих оппонентов и едва ли не главных адресатов. В «Пнине» психоаналитиком оказывается любовь заглавного героя. Герой «Лолиты» не только постоянно лечится у психиатров, но и сам поработал «наблюдателем за психическими реакциями». Его исповедь, какой она дошла до нас, отредактирована доктором философии, автором ученого труда «Можно ли сочувствовать чувствам?». Он до того верит в свою науку, что утверждает, что если бы Гумберт вовремя обратился к «компетентному психопатологу», то избежал бы беды. Рассказывая о себе, Гумберт то и дело забегает вперед, чтобы поспорить с нашим неверным чтением, которое, знает он, будет инспирировано психологами; но то же делает и сам Набоков, когда говорит о себе в «Других берегах». Как сказано по другому поводу, «воистину лучший герой, которого создает великий художник, – это его читатель»[862]. В романах, написанных Набоковым от первого лица, ни один из потенциальных читателей не упоминается так часто, как этот «фрейдист». Даже Шейд в своей поэме дважды упоминает Фрейда. В «Аде» этот навязчиво предчувствуемый читатель оборачивается самим рассказчиком. Доктор Ван Вин – психиатр хоть и неортодоксальный с «фрейдистской» точки зрения, а все же с очевидными признаками «современного шаманизма». Набоковеды обычно возводят странные идеи Вина к Бергсону; взятые в целом, они больше напоминают Карла Юнга. Палачи диктатуры, убийцы невинного ребенка в «Под знаком незаконнорожденных» – психиатры, вооруженные теорией. Безымянные последователи Фрейда с усмешкой поминаются на блистательных страницах, посвященных снам Гоголя или его носу[863]. Один из лучших читателей Набокова, к тому же отнюдь не психолог, имел все основания заметить, что

Фрейд был, пожалуй, единственным, кто вызывал такое же бешенство и возмущение у Набокова, какое Ницше вызывал у Хайдеггера. В обоих случаях это было возмущение предшественником, который, возможно, уже написал все лучшие страницы[864].

Имя Фрейда непрерывно упоминалось Набоковым, а имя Розанова вспоминалось несравненно реже. Сильные авторы не ссылаются на тех предшественников, от которых чувствуют зависимость. На деле именно Розанов дал Набокову не только свою заглавную метафору, но и более общее понимание отношений между культурой, революцией и сексуальностью.

Игральное поле сатаны

Шекспир в «Тимоне Афинском» говорит, что луна ворует свою энергию у солнца. Гоголь в «Записках сумасшедшего» говорит, что человеческие носы все на луне, земля вот-вот раздавит их, и луну надо спасать. Розанов в «Людях лунного света» говорит, что людей солнечного света надо спасать от людей лунного света. Набоков в «Бледном огне» рассказывает о двух мужчинах, которые представляют два вида любви, один из них ворует у другого, и того уже не спасти.

Герой «Тимона Афинского» был в некотором смысле беглым королем, но гомосексуалом он не был. Щедрый богач, Тимон роздал свое состояние, столкнулся с неблагодарностью тех, кого облагодетельствовал, и возненавидел человечество. Автор «Дара» мог узнать здесь судьбу русской интеллигенции; автор «Живаго», может быть, вспоминал о Тимоне, когда писал Андрея Живаго, разорившегося народолюбца; автор «Бледного огня» наверняка вспоминал о Тимоне, когда писал Кинбота. Тот так же одинок в Америке, как Тимон после своего бегства из Афин. До такой степени не одинок – сексуально, культурно и как угодно еще – даже Пнин. Кинбот очевидно связывает одиночество с изгнанием, пытаясь выразить то и другое одновременно:

Одиночество – это игральное поле Сатаны. Я не могу описать глубину моего одиночества и муки ‹…›. Мне хочется объяснить ту холодную твердую сердцевину одиночества, которая так вредна для перемещенных душ (90).

Одиночество Кинбота в Америке противопоставлено плотному окружению земблянского короля, в спальне которого дежурила «хорошенькая, но неотталкивающая Флер», а за дверью «в три или четыре слоя» ждали своей очереди мальчики-пажи. В ожидании чего-то подобного профессор Кинбот установил в подвале своего американского дома целых два стола для пинг-понга; но у него нет партнера и для одной партии.