Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

В произведениях Набокова мы встречаем гомосексуалов как существ, близких главному герою, несчастных и глубоко загадочных. В «Подвиге» Набоков изобразил гомосексуального преподавателя русской литературы и дал ему лунную фамилию Арчибальд Мун (в авторизованном переводе на английский, чтобы не было сомнений, Moon). Своим ностальгическим знанием России Мун «поразил и очаровал» юного Мартына; но их отношения осложнились, когда Мун стал проявлять чрезмерную симпатию к юноше. Ностальгия профессора вдвойне искусственна потому, что он, в отличие от своих русских друзей, в Кембридже у себя на родине. Обаяние русских студентов «действовало на Арчибальда Муна неотразимо, разымчиво, вроде шампанского с соленым миндалем, которым он некогда упивался, – одинокий бледный англичанин в запотевшем пенсне, слушающий московских цыган». Как филолог, Мун описан с бóльшим уважением, чем Кинбот, а все же похож на беглого короля. Еще этот лунный человек похож на гоголевского героя: тот украл Испанию, этот Россию, и оба не понимают гражданской войны:

Говорили, единственное, что он в мире любит, это – Россия. ‹…› Гражданская война представлялась ему нелепой: одни бьются за призрак прошлого, другие за призрак будущего, – меж тем как Россию потихоньку украл Арчибальд Мун и запер у себя в кабинете (144)[865].

Если гомосексуальный Мун отсылает к луне своей фамилией, то гомосексуальный Яша Чернышевский, получивший свою фамилию из другого источника, отсылает к луне своей метафорой любви. Яша влюблен в Рудольфа и пишет об этом так: «Я дико влюблен в его душу, – и это так же бесплодно, как влюбиться в луну» (51)[866].

В цитируемой тут же поэме «кто-то» говорит о луне как о «виоле заблудившегося пола». Немного позже в «Даре» мимоходом описан секретарь редакции эмигрантской «Газеты»: «лунообразный флегматик, без возраста и словно без пола» (52, 71).

Шейд в «Бледном огне» часто говорит о солнце и почти никогда – о луне. «Мое лучшее время – утро. Мое любимое время года – разгар лета». Шейд видит солнце внутри себя во время тех загадочных припадков – Кинбот комментирует их как эпилептические, – которые периодически случались с Шейдом в юности и однажды в старости: «В голове моей вдруг грянуло солнце». Об этих своих состояниях Шейд рассказывает словами, близкими к «Запискам сумасшедшего», когда Поприщин видит с одной стороны Италию, с другой стороны Россию, а мозг свой на Каспии:

Я ощущал себя распределенным в пространстве и во времени:
Одна нога на горной вершине ‹…›.
Одно ухо в Италии, один глаз в Испании,
В пещерах моя кровь, и мозг мой среди звезд (34).

Такими же географическими метафорами рассказывал свою любовь и герой «Дара»:

За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, – а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит (190).

Для Шейда эти памятные с юности состояния, рожденные солнцем, – источник творческой силы. Они сравниваются еще и с особого рода гетеросексуальной активностью. Это самое яркое место во всей поэме, и так оно и должно быть: речь идет об объяснении поэтом того, чем он интересен, – его дара. Обычно сдержанный в своей поэзии, Шейд интерпретирует с гиперболической силой гоголевской прозы:

как мальчонка, принужденный шлюхой
Невинным языком утолять ее гнусную жажду,
Я был развращен, напуган, завлечен ‹…›.
Изумление длится, и не проходит стыд (34).

Тут в голове Шейда и «грянуло солнце». Так набоковский поэт соединяет поэтический дар; сексуальность, обращенную на женщину; и солнечную метафорику.

Шейд и Кинбот различны, как солнце и луна. Шейд счастливый однолюб, проживший жизнь со своей женой; Кинбот одинокий гомосексуал, всегда в поиске партнера. Шейд до старости живет в доме своего отца; Кинбот бездомный эмигрант. Шейд не ест овощей, Кинбот вегетарианец. Шейд пишет стихи, Кинбот пишет комментарии. Шейд знаменит, Кинбот никому не ведом. Родители Шейда были орнитологами, а мать Кинбота любила охотиться на глухаря и вальдшнепа. Шейд с удовольствием подсчитывает, сколько раз за 40 лет брака они с женой занимались любовью, и выходит немало; Кинбот вспоминает, что так и не сумел овладеть своей женой. Из поэмы Шейда мы в подробностях узнаем, как тщательно он брился; из комментариев Кинбота – что он, Кинбот, не брился уже год.