Толпа героев XVIII века

Радищев вернулся в Россию хорошим специалистом, он стал юристом высокого класса, но его назначили протоколистом в Сенат, на канцелярскую должность. Учиться в европейском университете для этого было вовсе не нужно! Но даже не это печалило Радищева. Оказалось, что за годы, проведенные в Германии, он совершенно забыл родной язык, и ему пришлось срочно брать уроки русского. Эта забавная история еще больше подчеркивает остроту восприятия Радищевым того, что он увидел на родине по возвращении. Ему, как человеку со свежим взглядом, бросались в глаза страшные контрасты рабовладельческой империи, ее блистательная роскошь и невероятное убожество. Обычно на эти контрасты обращали внимание иностранцы, приезжавшие в Россию; они заставляли содрогнуться каждого гуманного и доброго по натуре человека. Таким и был Радищев. Особенно его ужасало рабство, царящее повсюду. Международный авантюрист и развратник Казанова купил себе для утехи молоденькую девушку за ничтожную для него сумму, причем на вопрос, когда можно оформить свою покупку, его русский спутник ответил: «Хоть сейчас, коли хотите, а вздумай вы набрать себе целый гарем, так стоит лишь молвить одно слово, в красивых девушках недостатка здесь нет». Человеку из Западной Европы были непривычны толпы дворни, жившей в богатых домах помещиков, отвратительные сцены дворянского быта с постоянным унижением людей и мордобоем. В помещичьих домах, в подвалах или на конюшнях, были настоящие камеры пыток для «хамов» и «хамок».Все это Радищев, дитя Просвещения, воспринимал остро и болезненно. Шли годы, он служил, выделялся как чиновник деловой, умный, а самое главное – необыкновенно честный. Он был назначен начальником Петербургской таможни и не стал богат, а на этом месте тотчас богатели все его предшественники и преемники. Радищев рассказывал, что обманывать и воровать при этом и не нужно было. Как-то раз в углу таможни он нашел пакет, а в нем полтора миллиона рублей – нигде не учтенных денег. Пакет можно было спокойно переложить в свой стол и навсегда обеспечить себе безбедную жизнь. Но Радищев был другой человек. До наших дней на улице Грязной, ныне Марата, сохранился скромный дом Радищева. За ним был прекрасный сад, березовая аллея. И там возвышался мраморный памятник, который Радищев поставил своей рано умершей любимой жене Анне Рубановской, которая оставила ему двух сыновей и дочь. Горю Радищева не было предела. Он всегда считал, что по-настоящему счастлив лишь тот человек, у кого хорошая, добрая жена. На обелиске он написал трогательные стихи:

О, если то неложно,

Что мы по смерти будем жить,

Коль будем жить, то чувствовать нам должно,

А если чувствовать – нельзя и не любить…

Но жизнь продолжалась. Сестры жены воспитывали детей, Радищев служил и писал – любовь к сочинительству пришла к нему с тех самых пор, как он заново выучил русский язык и понял, сколь он могуч и прекрасен.

И вот летом 1790 года над головой в общем-то благополучного чиновника разразилась страшная гроза. Он внезапно был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Там Александра Николаевича заковали в кандалы и заключили в каземат. Страшно было то, что делу дала ход сама императрица Екатерина, которая взяла в руки невинное с виду сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», прочитала тридцать страниц и впала в ярость: «Это рассеяние заразы французской, вредное умствование, автор – бунтовщик хуже Пугачева!» Найти и арестовать писаку!

И вот Радищев в крепости. Это было серьезным испытанием для психики человека, особенно если он был не из простонародья. Как описывает современник Радищева, его посадили в темную, зловонную камеру на несколько дней. И когда он, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, появился перед столом начальника Тайной канцелярии Степаном Шешковским, его мысли были в беспорядке, из него можно было вить веревки. А если писака упорствовал, ему следовало дать тростью в зубы – пардон, случайно зацепил, как же, знаем-с, дворян у нас не порют!

Сохранились письма и завещание Радищева, написанные им в первые дни ареста. Из них видно: Радищевым в крепости владел страх, истерическая паника. Он не был трусом, но, по-видимому, Шешковский сломал его волю. В застенке человек обычно особенно остро чувствовал свою беззащитность. Здесь его не спасали ни дворянские привилегии, ни законы. Ждать помощи из-за стен крепости было бессмысленно. Шешковский мог сделать с арестантом все, что ему было угодно. Нужно было только сохранить остатки мужества и не позволить мучителям «сшить» коллективное дело, заговор. И Радищев, при всем его страхе, сумел отстоять себя в этом неравном состязании.

На все попытки узнать, для чего он сочинил крамольную книгу и кто его сообщники, Радищев отвечал, что писал книгу, дабы «быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем», а сообщников у него не было – честолюбие товарищей не любит.