Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Уважение создает естественное равновесие между щедростью и благодарностью. Получайте жизнь и благодарите за это своим ростом и процветанием. Такие отношения вдыхают новую жизнь во все. Будьте щедры – и жизнь будет щедра к вам. Равновесие, возникающее, когда один отдает, а другой по достоинству оценивает это, показывает, как действует любовь.

Все это ясно мне теперь, и было ясно уже много лет. Когда я думал о своем будущем в то давнее утро в Теотиуакане, меня вдохновляла любовь к человеческому видению. Даже сейчас, покидая видение Мигеля Руиса, я чувствую, как сила любви создает новые миры и новые возможности, для того чтобы обретать осознанность. Может быть, Сарита, мастер исцеления, тоже увидит это… и отпустит меня.

* * *

– La Diosa! – усмехнулась Сарита, благополучно воссоединившаяся с отцом. – Так она себя называет, хотя, похоже, такая же трусиха и задавака, как все смертные.

– Да, она совсем как обыкновенная женщина, – согласился дон Леонардо, не обнаружив и следа их проводницы. Все вокруг было окутано непроницаемым туманом. Возможно, он стоял в лесу в предрассветный час, когда солнце пытается пробиться через мощный строй тсуг[29], а все звуки мягко приглушены. Дон Леонардо прислушался: нигде ни ветка не треснет, ни зверь не прошмыгнет. Если отойти даже на небольшое расстояние, то можно потерять Сариту, поэтому он просто расхаживал, делая по три шага взад и вперед и рассекая туман, который от этого кружился светящимися клочьями.

– Женщина? Да какая она женщина! – воскликнула Сарита, щелкнув языком. – Чистое недоразумение, а не женщина!

Она понимала, что их спутница всего лишь болтающий что попало голос, но сейчас ей, как ни странно, не хватало этого рыжеволосого существа. Куда ее занесло на сей раз? Вместе они собрали уже много важных воспоминаний, но непонятно было, куда двигаться дальше. Она осмотрелась, желая понять, где они, но все заполнял собой густой туман. Холод пробирал ее до костей. Зря она не надела шерстяное платье.

– И правда, что мой внук заставил замолчать этот голос? – спросил ее отец.

– И да… – задумалась Сарита, – и нет. Ум его тих, и покой его прочен, но разве спрячешься от этого вечного гвалта вокруг, когда каждый так и норовит высказать свое мнение? – Нейлоновая сумка Сариты потяжелела от собранных воспоминаний, и она переложила ее в другую руку. – Пойдем дальше без нее?

Она посмотрела на отца.

– Куда? – спросил он, без всякого выражения глядя на нее. – Мы попали в гряду тумана на воображаемых дорогах времени. Ты все еще веришь, что в нашем путешествии есть смысл?

– Смысл? Речь идет о жизни моего сына!

– Да, его жизнь драгоценна, – мягко сказал старик. – Но не менее драгоценной может быть и его смерть – и показать человеку она может не меньше. Разве можешь ты знать, что лучше в конечном итоге?

Сарита отпустила сумку, и та шлепнулась у ее ног.

– Отец, если ты не хочешь помочь, то я отправлюсь дальше одна.

– Конечно же, я буду тебе помогать! – воскликнул он. – Просто мне хочется, чтобы ты взвесила, что будет лучше.

– Что же мне надо сделать, чтобы ты стал доверять мне? Я так и останусь для тебя навсегда маленькой растерянной девочкой?

Она устремила хмурый безнадежный взгляд в туманную даль.

– Для меня… что? – удивился он.

– Сколько лет я остаюсь посмешищем для всех родных?

– Посмешищем? С чего ты взяла?

– Может, я не очень хорошо училась, но кое-каких знаний набралась! Уж в этом-то можешь мне поверить!

Ей трудно было сдерживаться. Она сама понять не могла, что это вдруг нашло на нее.

– Я тебе верю. И никто над тобой не смеется, – заверил ее отец.

– А над моей готовкой? – с неожиданной горячностью выпалила она.

– Над готовкой? Ну, наверное, есть такие, у кого лучше по…

– А мои друзья? Ты всегда потешался над ними. А мужья мои? Как ты смеялся над ними все время!

– M’ija[30], у меня нет слов.

Лалы нигде не было видно, но у него было такое чувство, что ее дух вселился в дочь.

– Ах, теперь у тебя, оказывается, нет слов! Раньше-то ты только и делал, что судил да рядил направо и налево, – ни дня без этого не проходило. Забыл, как я малышку уронила?

Дон Леонардо словно онемел и вдруг расхохотался.

– Ах Dios[31], какую древнюю историю ты вспомнила. Ха! Со смеху умереть можно было!

– Вот видишь! Я никогда не забуду тот случай!

– Но ведь это ты о нем напомнила! – заметил он, смеясь. – Ты тогда сама ребенком была. Пятнадцатилетняя девочка с новорожденной. На минутку отвернулась – та и свалилась с кровати. У молодых мам такое не редкость!

– И что, над ними надо всю оставшуюся жизнь зубоскалить?

– Ты же прибежала к нам домой вся в слезах, с криками: «Моя малышка, моя малышка! Она упала! Что мне делать?» И только когда мы с матерью спросили, где же ребенок, ты вспомнила, что она так и валяется на полу. Бедняжка так и осталась там! Ты примчалась к нам – и даже не подняла ее, не посмотрела, не ушиблась ли она! Ну как тут было не посмеяться? – оправдывался он. – Ничего хорошего, конечно. Да, чудно́ это было – но все равно смешно!

– Я еще ребенком была. Я не…