Том 1. Греция

Слог обоих поэтов соответствует общим особенностям их стиля. Федр пишет длинными, сложными, правильно построенными предложениями, которые кажутся перенесенными в стих из прозы. Все содержание упомянутой басни IV, 6 о мышах и ласках (10 стихов!) он умещает в двух пространных фразах. У Бабрия, наоборот, фразы короткие и простые: там, где Федр написал бы: «Лев встретил лису, которая сказала ему…», Бабрий напишет: «Лев встретил лису, и лиса сказала ему…» Федр любит отвлеченные выражения: вместо «глупый ворон» он говорит «воронья дурь», вместо «длинная шея» – «длина шеи». Бабрий этого тщательно избегает, его речь всегда конкретна.

Основным источником басенных сюжетов для обоих писателей был Эзоп. Но если из басен Бабрия к Эзопу восходит около двух третей, то из басен Федра – лишь около одной трети. При этом большинство эзоповских сюжетов сосредоточено в ранних, ученических баснях Федра; в поздних они – редкость. Федр этого не скрывает и даже гордится своей самостоятельностью. Тема соперничества с Эзопом проходит по прологам всех пяти книг; и если в I книге Федр называет себя лишь перелагателем Эзоповых сюжетов, то в V книге он уже заявляет, что имя Эзопа поставлено им лишь «ради важности». У Бабрия ничего подобного нет: он не пытается соперничать с Эзопом и тщательно скрывает свою долю труда в обработке традиционных сюжетов.

Дополнительные источники Федра и Бабрия были двоякого рода. С одной стороны, это сборники притч, аллегорий и моралистических примеров, служившие обычно материалом для риторов и философов; к ним восходят, например, басни Федра (III, 8; А, 20) или Бабрия (58, 70). С другой стороны, это сборники новелл и анекдотов; к ним восходят басни Федра – I, 14; А, 14 или Бабрия – 75, 116. Возникал вопрос, каким образом соединить новые сюжеты со старыми, выработанными школьной традицией формами эзоповской басни. Этот вопрос Федр и Бабрий решали противоположным образом. У Федра эзоповская басня теряет свои традиционные черты и склоняется то к проповеди, то к анекдоту. Бабрий, напротив, всегда старается держаться золотой середины между этими крайностями и подчиняет новое содержание нормам обычного басенного сюжета.

Мы можем проследить, как у Федра постепенно нарушается равновесие между повествованием и поучением. Сперва, в таких баснях, как IV, 21 или V, 4, мораль просто становится более пространной и страстной. Затем появляются басни, в которых моральная сентенция в устах одного из персонажей становится главным, а предшествующий рассказ лишь обрисовывает ситуацию высказывания. Иногда Федр, следуя обычаю писателей-моралистов, даже приписывает эти сентенции историческим лицам: Сократу, Симониду, Эзопу (IV, 23; III, 9, 14, 19 и т. д.). Наконец, повествовательная часть становится вовсе не обязательной. В баснях А, 20, А, 28 ее заменяет картинка из естественной истории, в А, 8 – описание аллегорической статуи; басня А, 5 содержит аллегорическое толкование мифов, А, 3 – рассуждение о дарах природы, А, 6 – перечисление божеских заветов, нарушаемых людьми. Здесь басня уже перестает быть басней, обращаясь в простой монолог на моральные темы – вроде тех проповедей философов, какие назывались у древних «диатрибами».

Одновременно с этой концентрацией моралистического элемента в одних баснях у Федра происходит концентрация развлекательного в других. Центром басни становится чье-нибудь остроумное слово или поступок (I, 14; I, 29; А, 15). Разрастаясь, такие басни превращаются в сказки (А, 3), в легенды (IV, 26; А, 14), в анекдоты (V, 1; V, 5). Мораль при них сохраняется лишь по традиции, да и то по временам уступает место комическим этиологиям – «откуда произошло» то или другое явление (III, 19; IV, 16). Некоторые из этих анекдотов почерпнуты Федром из недавней римской действительности – о Помпее и его воине (А, 8), о флейтисте Принцепсе (V, 7), о навязчивом прислужнике Тиберия (II, 5).

У Бабрия такого разрыва между баснями поучительными и развлекательными нет. Мы можем найти у него и сказку (95), и миф (58), и аллегорию (70), и эротический анекдот (116). Но там, где Федр подчеркивает жанровую новизну своих басен, Бабрий ее затушевывает: достаточно сравнить басни Федра А, 5 и Бабрия 70 (аллегории) или Федра А, 20 и Бабрия 14 (зоологические курьезы). Завещанная школьной традицией форма эзоповских басен для Бабрия важнее всего: ни поучение, ни комизм сами по себе ему не дороги. По той же причине и свою ученость Бабрий не выставляет напоказ, как Федр (IV, 7; А, 28), а скрывает в мимоходных намеках: на благочестие аиста (13), на воронье долголетие (46), на вражду льва с петухом (97), на миф о Прокне-ласточке (72) и пр.