Том 1. Греция

Имя поэта – Валерий Бабрий. Это имя не греческое, а римское, во всяком случае – италийское. Поэт знаком с римскими обычаями и нравами; в его речи попадаются обороты, заимствованные из латинского языка; его метрика отличается некоторыми особенностями, объяснимыми влиянием латинской стихотворной традиции. Жил он, по-видимому, в восточных провинциях Римской империи: на это указывают его слова о том, что он по опыту знаком с коварством и лживостью арабов; об этом же свидетельствует то, что он, в отличие от большинства античных писателей, подчеркивает происхождение басни с Востока – из Сирии и Ливии (во II прологе). Время жизни Бабрия – конец I – начало II века н. э., он одним-двумя поколениями моложе Федра. Первый пролог Бабрия обращен к некоему мальчику Бранху, второй – к «сыну царя Александра»; можно предположить, что Бранх и был сыном царя Александра, а Бабрий – судя по тону обращения – его учителем или наставником. Последним «царем Александром» на Востоке был Гай Юлий Александр, праправнук Ирода Великого: император Веспасиан (69–79) дал ему в управление островок возле Киликии, а Троян (98–117) сделал консулом. О положении Бабрия при его дворе мы опять-таки ничего не знаем; попытки истолковать автобиографически басни 74, 106 и пр. были совершенно произвольны.

Итак, Федр – грек, пишущий по-латыни, а Бабрий – римлянин, пишущий по-гречески. Уже это заставляет ожидать глубоких различий между двумя баснописцами. Рассмотрение их творчества подтверждает это.

Сравним две басни, написанные Федром и Бабрием на один и тот же хорошо известный сюжет: «Лягушка и бык» (Федр, I, 24; Бабрий, 28). Федр начинает басню в упор: «Лягушка на лугу быка увидела…», – а Бабрий издалека: «Однажды бык, придя на водопой к пруду…» Изложение Федра – повествовательное, прямолинейное, четко расчлененное; изложение Бабрия – наполовину диалогическое, естественное и гибкое. Тон Федра – рассудочный («…и, росту столь огромному завидуя…»); тон Бабрия – наивно-живописный («огромный толстый зверь на четырех лапах…»). У Федра поведение лягушки нелепо с самого начала; у Бабрия оно заботливо мотивировано всей первой половиной басни. У Федра басня кончается логически – гибелью лягушки; у Бабрия же, исчерпав художественные возможности сюжета, ограничивается лишь намеком на этот исход. Басня Федра проще, басня Бабрия богаче.

Вот другой пример – басня о пастухе, сломавшем рог козе (Федр, А, 22; Бабрий, 3). У Эзопа (281) она коротка – пять строчек прозы; Федр ее еще более сокращает – до четырех строчек стихов: отбрасывает всю завязку и прямо начинает: «Пастух, козе дубинкой обломавши рог…» Бабрий, напротив, не сокращает, а распространяет басню: упоминает, где и какие травки щипала отставшая коза, вводит трогательные просьбы пастуха («Ах, козочка, ведь мы с тобой в одном рабстве…»). Результат тот же: у Федра краткий и ясный отчет о событии, у Бабрия живая, выразительная сценка.

Вот третий пример – басня о свадьбе Солнца (Федр, I, 6; Бабрий, 24). Эзоповский образец не сохранился, но отношение между Федром и Бабрием – прежнее. Федр ограничивается минимумом необходимых мотивов: свадьба Солнца, жалоба лягушек. Бабрий вводит оживляющие действие подробности: всеобщий праздник, преждевременное ликование лягушек, отповедь жабы.

Эти сопоставления можно продолжать: картина будет та же. Федр и Бабрий исходят из одного принципа – краткости; но этот принцип они понимают по-разному. Федр в погоне за краткостью отбрасывает второстепенные мотивы, сохраняя лишь ядро сюжета; Бабрий не жертвует ничем, но сокращает все мотивы, сжимая их до намеков. Стиль Федра – схематичный, сухой, рассудочный; стиль Бабрия – естественный, обстоятельный, живописный. Эти черты заметны не только в общем строении их басен, но и в трактовке отдельных мотивов.

Стремясь к живости и естественности изображаемых картин, Бабрий заботится о мотивировке даже таких подробностей, которые Федром оставляются без внимания в ряду прочих басенных условностей. Так, Федр в басне о мышах и ласках (IV, 6) сообщает, что мышиные вожди привязали себе рога к головам, но не задумывается, что это за рога и откуда; а Бабрий (басня 31) не забывает сказать, что это были прутья, вырванные из плетня. Так, Федр (I, 3), рассказывая о галке в чужих перьях, не объясняет, откуда галка набрала эти перья; а Бабрий (басня 72) пользуется этим, чтобы дать красивое описание ручейка, возле которого птицы прихорашивались перед состязанием в красоте; тут-то и подбирала галка чужие перья.

Заботясь о связности мотивов, Бабрий заботится и об их правдоподобии; Федр к этому равнодушен. У Эзопа и Федра (I, 4) собака видит свое отражение в воде, по которой плывет, хотя это физически невозможно; Бабрий обращает на это внимание (79), и у него собака не переплывает реку, а бежит по берегу. Федр (I, 5) заставляет травоядных корову, овцу и козу охотиться вместе со львом на оленя; а Бабрий в басне 97 старательно заменяет эзоповский мотив угощения мотивом жертвоприношения, чтобы лев не предлагал быку на обед мясо.