Том 1. Очерки Боза. Мадфогские записки

На другой же день после получения письма почтовая карета примчала в Мадфог высокого форейтора (и сидел он не на какой-нибудь из лошадей, а внутри — да, да, именно внутри кареты!), который, подъехав к самым дверям ратуши, где заседал муниципалитет, предъявил написанное бог знает кем и подписанное Николасом Талрамблом письмо, в котором Николас на мелко исписанном с обеих сторон золотообрезном листке атласной почтовой бумаги сообщал, что он отвечает на призыв своих сограждан с искренней радостью; что он принимает многотрудную должность, которую они доверили ему; что он обещает никогда не уклоняться от исполнения своего долга; что он попытается нести свои ответственные обязанности с тем достоинством, какого требует их серьезность и важность; и многое другое в том же роде. Но даже и это было не все. Высокий форейтор извлек из своего правого сапога еще сырой экземпляр газеты графства; в ней крупным шрифтом, занимая весь первый столбец, было напечатано обращение Николаса Талрамбла к гражданам Мадфога, где он сообщал, что с радостью подчиняется их воле, и, короче говоря, как будто желая избежать недоразумения, еще раз описывал, каким замечательным деятелем он будет — в тех же самых выражениях, которые он уже употребил в своем письме для освещения того же вопроса.

Члены муниципалитета уставились друг на друга, а затем посмотрели на высокого форейтора, словно ожидая разъяснения, но гак как высокий форейтор внимательно созерцал золотую кисточку, свисавшую с самого верха его шапки, и так как он не мог бы ничего объяснить даже в том случае, если бы его мысли ничто не отвлекало, они удовлетворились тем, что с сомнением покашляли и нахмурились. Потом высокий форейтор вручил им еще одно письмо, которым Николас Талрамбл извещал муниципалитет о своем намерении торжественно прибыть в ратушу с пышной процессией в ближайший понедельник. При этом мрачное настроение, охватившее советников, усугубилось; но поскольку в конце послания мадфогские законодатели в полном составе официально приглашались после церемонии отобедать у мэра в Мадфог-Холле (Мадфог-Хилл, Мадфог), они незамедлительно обнаружили во всем происходящем светлую сторону и просили передать, что благодарят и непременно будут.

Случилось так, что в Мадфоге, как это почему-то случается почти во всех городах, расположенных в пределах британских владений, а может быть, и за их пределами,— считая последнее весьма вероятным, мы, не будучи любителем путешествий, не беремся утверждать Это с полной уверенностью,— случилось так, что в Мадфоге проживал симпатичнейший, добродушнейший лентяй и бездельник, питавший непреодолимое отвращение ко всякому труду, а также непобедимую страсть к крепкому пиву и прочим спиртным напиткам, с которым все были знакомы и никто, за исключением его жены, не трудился ссориться, и который, унаследовав от своих предков имя Эдварда Туиггера, с честью носил прозвище Красноносого Нэда. Он напивался в среднем раз в день и каялся, по столь же точным вычислениям, раз в месяц, а когда каялся, то неизменно находился в последней стадии сентиментального опьянения. Это был оборванный неугомонный буян, крепкий, остроумный и находчивый, умевший делать что угодно, когда у него возникало желание поработать. Он не был принципиальным противником тяжелого труда, отнюдь нет — во время крикетного матча он трудился весь день напролет: бегал, ловил, бил, отбивал и наслаждался работой, которой не выдержал бы и галерный раб. Он был бы украшением любой пожарной команды: он, как никто, обладал врожденным уменьем орудовать насосом, лазать по лестницам и выбрасывать мебель из окон верхнего этажа. И не только огонь был его родной стихией — он один был целым обществом спасания на водах, одушевленным багром, живым спасательным кругом и за свою жизнь спас больше утопающих, чем плимутская спасательная шлюпка или аппарат капитана Мэнби[96]. Благодаря таким талантам Красноносый Нэд, несмотря на свою распущенность, был всеобщим любимцем; памятуя о его многочисленных услугах населению, мадфогские власти в награду разрешали ему напиваться, как угодно, не опасаясь колодок, штрафа или узилища. К нему относились с большой снисходительностью, а он, чтобы не прослыть неблагодарным, пользовался ею, как мог.