Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

— Хы-ы… Вроде этого… «Отойди-кось к сторонке», — поп-от говорит… Отошел я, а сам глазом этак покашиваюсь. Гляжу: поп госпожу на дно положил в кошевку, сам лег, кочмой накрылись. «Готово, кричит, садись, ямщик!» Поблагословился про себя, сел. Поехали… Ветерок дул маленький, помню, утих буран-то, а выехали за деревню, ветер крепчать зачал, и буран стал опять разгуливаться. Верст пять отбежали — вдру-уг буран кэ-эк ахнет! Как застонет все кругом. Ну, думаю, плохо мое дело. А со мной на облучке еще мужичок увязался, попечитель школы одной сельской. Тоже навроде меня одет — рыбин мех, бобровый верх — сидим, трясемся оба. Что делать? А буран все пуще да пуще. Словно молоком все залито, у коней — скажи на милость, — даже голов не видно. Снегом им все глаза залепило, они и стали. «Нн-у!..» Стоят… «Малютки, грабят!» Кэ-эк шарахнет тройка!.. Я вверх ногам, попечитель вверх ногам — бух на попа с попадьей оба, корячимся в кошевке, тпрукаем: я тпрукаю, попечитель тпрукает. А поп выставил из-под кочмы бороду да как начал меня козырять всячески. А я ему на опакишь… Он мне слово, я ему десять. Потому осерчал… Кони несут, дорога ухабная, одначе я уцепился пластом, к облучку царапаюсь, а попечителя, как куль с мукой, на ухабах подбрасывает: то на голову одыбит, то пятки к бороде подворотит… Смехи… А буранище так вот и крутит, прямо с огня рвет, по роже снегом, как бичом хлещет, насквозь прохватывает, аж дышать нечем… Глядим — огонек. Мы туда целиной поехали было. Пропал огонь, точно его кто слопал… Ах ты господи! Ровно бы и жилью-то тут быть не надо. Сбились мы совсем с дороги… А буран так разбушевался, что надо бы пуще, да некуда, ревмя ревет все кругом на разные лады. Жуть… Зачали мы с попечителем дорогу искать: привяжешь вожжи к саням, да по вожже-то и ходишь во все стороны…. А то, чего доброго, отойдешь сажен на десять, да и к лошадям не вернешься. Кружились, кружились — нет дороги… «Батюшка, а мы с дороги-то сбились…» — «А ты ищи… ишь ты». — «Сам поди-ко поищи: ты в енотке, а я заместо тебя под кочму-то прилягу…»

— Под кочму?.. Ххе… — подмигнул Ваньке дед.

— Дык как же?.. Знамо… Ну, ладно. Как обозначил я это, поп и замолчал. А тут, братец ты мой, стало пристывать, морозом здорово прихватывать зачало. Ну, думаем, карачун пришел, терпленья нашего не стало… Глядим — стог… Мы туда. Отгребли кой-как снег, сено маленько разрыли, сели за ветром. А буранище так вот и садит, знат надвигат, того гляди стог опрокинет. Я присел на корточки, замаялся… Сколь просидел так, не знаю. Гляжу: месяц восходит из-за леса, и звезды в небушке загорелись. Потом, на вот те… вдруг соловьи защелкали и таким быдто теплом повеяло от кустов зеленых да от поля. Что за притча?.. Встал, оглянулся — верно: ночка летняя, соловьи поют, свежим сеном пахнет… А буран-то где?.. А поп-то где?.. Стою, улыбаюсь… Глядь-поглядь: Дуня по лугу идет, и месяц ей по дороге светит. Кричу: «Дунюшка, желанная, ягодка моя боровая, здесь я! Иди-ко, что скажу тебе, слушай-ко, што мне приснилось-то: я быдто попа, быдто попа, быдто попа…» Не могу от радости выговорить, да хоть ты што хошь. А она, и словно бы не она, а чужая — смеется издали, машет рученькой правой да кричит милым голосом: «Вставай-ка, вставай — скорей, эй, ямщик…» И чувствую: хлоп мне кто-то по плечу: «Эй, ямщик, ехать надо…» Открыл глаза: поп стоит, лицо злое… «Ты что, заснул? Поедем-ка, ишь буран-то кончился и огоньки видать: должно Пазухино…» Гляжу: огоньки видать, и впрямь Пазухино село… А шебур-то мой кол колом стал на морозе, да и портки к ногам примерзли, аж с кожей отодрал, руки ноют, зашлись совсем, верхонки как железные — позамерзли… А от попа, чтоб его язвило, пар валит, рыло красное…

— Буран, слава богу, призатих, а я чувствий порешился, ничего не чувствую. Уж не помню, как и до деревни докатили… А пальцы у меня быдто палки сделались, стучат, обмерзли. Я на печку, попечитель на печку сдуру-то… Слышу: поп хозяина кличет, за водкой его посылает. Вот ладно, принесли живчиком водку. Поп стакан себе, другой мне: «Эй, ямщик, пей…» Поблагословился, выпил. Он вдругорядь: стакан себе, стакан мне: «Пей еще». Выпил… Партоманет вынимает: «Вот тебе прогоны, а вот тебе еще два целковых, потому как ты пострадал…» — «Покорно, мол, благодарим и на этом, два рубля на чай деньги не малые, ну только что вы, батюшка, полжисти у меня отняли… Дай бог вам». — «Ничего, говорит, чадо, поправишься…» А попечитель на печке сидит, дрожит весь, его не попотчевал поп-то… Вино мне в голову вдарило, вышел я как очумелый, руки словно в кипятке поют, быдто ножом от костей мясо сострагивают… Я хозяину рубль — тащи водки — уж очинно попечителя сделалось жалко — подал попечителю, подал хозяину, сам выпил, потому терпленья нет… Опосля того свалился, не помню чего и было… Попечитель через четыре дня богу душу отдал, а я вот вишь как обсовершенствовался… Вот те и Ванька Хлюст! Вот те и золотые пальчики… Вот так и маюсь, отец, всю жисть свою…