— Но не забудь, тут не три человека действуют… Быть может, три льва, три тапира…и т. д. — Ср. по поводу проблемы тождества личности, примеч. к № 3. В этой связи отметим неопределенность личностных границ самих трех персонажей
Разговоров,то раскладывающихся на двух говорящих в унисон
купцови
баньщика,то выделяющих из своего состава картежника
Сандинецкого,разбегающихся и снова соединяющихся в сложной системе монологов, полилогов в диалогов.
—
…три тапира… — См. примеч. к № 21. — Отметим, в качестве типологической параллели, маркированное (рифмой, повтором) употребление этого экзотизма в стихотворении О. Мандельштама «Опять войны разноголосица…» (1923).
—
Что нам их смерть, для чего им их смерть. — Может быть интерпретировано как косвенное утверждение абсолютной субъективности смерти, стоящее, в частности, за предыдущей пьесой
Потецс невозможностью в ней сыновьям установить значение атрибута (и синонима) смерти даже в смерти отца.
—
Зажги… Свечу… Снова… Не получается… Гаснет… Свечаснова. — и т. д. — Следует, вероятно, связать мотив погасшей свечи, которую невозможно снова зажечь (отметим повторения) с ее эсхатологическим значением во многих произведениях Введенского. — «„…Дробность“ („рассыпание“, „мерцание“) мира у Введенского двузначна: во-первых, как здесь, дробится и рассылается и речь, т. е. связь и коммуникация между людьми; во-вторых, подлинная жизнь, понимается как предельная „дробность“ — мерцание или мгновение, причем эта мгновенность и дробность не исключает коммуникации между людьми, — в седьмом
Разговоредаже речь распадается на слова.
Распадение предложения на слова не уничтожает здесь, а наоборот создает наиболее глубокую коммуникативность участников совместного разговора и совместного действия — поездки
в далекую Лету.Здесь Введенский снова отождествляет два противоположных члена оппозиции: раздробленность мира, жизни и речи, уничтожающей всякую возможность коммуникации, с наиболее глубокой коммуникацией и совместным действием в этой раздробленности — В мерцании мира». —
Я. С. Друскин[114].
—
Тут слишком, — См. примеч. к сходной реплике в
Ёлке и Ивановых(№ 30, карт. 7).
—
Стриги… / Беги…/
Ни зги. — Здесь, как будто, происходит распад коммуникации, по крайней мере, внешней (см. предшествующее замечание Я. С. Друскина). Ср. также примеч. к № 30 (карт. 9).
—
Первый. Не к {…}.— Пропуск, соответствующий, очевидно, слову, при перепечатке не разобранному. Требования, налагаемые метром и рифмой, сужают круг возможных реконструкций, среди которых правдоподобной представ лается
Не плещи; другая —
Не к нощи(т. е. «Не к ночи») — предложена Вл. Эрлем.
29.8. Разговор купцов с баньщиком*
Сохраняем авторское написание слов
баньщики б
аньщица.
— «…Уже в первом монологе
баньщиказа субтекстным значением ясно чувствуется совсем иная текстовая семантика… Это описание бани скорее напоминает войну, о которой говорится в следующем
Разговоре,или ад, не случайно Зоя, пришедшая в баню, спрашивает у купцов:
Купцы, где мы находимся. Во что мы играем? — и дальше говорит:
Может быть это ад.
…Глагол „
играть“ повторяется затем еще три раза. Но в бане не играют. Шутливое обозначение бани —
маскарад(Даль). Этот эвфемизм построен, по-видимому, по противоположению: в бане раздеваются, в маскараде наряжаются, в бане обнажаются, в маскарада скрывают себя маской. В заключительном диалоге купцов с баньщиком баньщик говорит:
Одурачили вы меня купцы… пришли в колпаках.Одурачивают, то ость обманывают, скрывая себя, — в маскараде.
Колпаки, вкоторых пришли купцы, — маски. Понятен и ответ купцов:
Мы же это не нарочно сделали.В маскараде обманывают „нарочно“, в жизни маскарад не „нарочный“. На расхождение субтекстового сообщения — бани — и текстовой семантики указывают и последние слова о догадливости баньщика: они относятся к читателю» (
Я. С. Друскин[114)).
—
Два купца…Я
не в состоянии купаться. — Слово
купцыпроизведено Введенским, очевидно, от глагола «купаться», причем обыгрывается именно омонимия общеизвестного слова с этим неологизмом. Интересно, что говорящие хором купцы встречаются в начале романа «Генрих фон Офтердингед» Новалиса.