Этому разговору посвящена, как сказано, отдельная глава «Звезды бессмыслицы» Я. С. Друскина. Ограничимся приведением нескольких ключевых ее моментов: «В
Разговореприведена строгая аналогия и параллелизм трех действий: непосредственное продолжение жизни в смерть… Этот
Разговормы также воспринимаем как стихотворение… В
Разговореясна одна особенность многих произведений Введенского: полифоничность его стихов (а также и прозы). Здесь ясно проведена трехголосовая полифония…В шестом
Разговореповторяется вариация иероглифа некоторого действия, приводящего к одному и тому же результату — смерти. Каждый из участников
Разговорасовершает это действие самостоятельно, в то же время сохраняется полная синхронность каждого этапа действия: они действуют одновременно и самостоятельно и совместно, сообщая друг другу то, что предполагают сейчас сделать. По мере приближения к концу их действия — линии или голоса полифонического
Разговорасближаются и в последней строфе идут в унисон…»
— Три человека… — Интересно сопоставить писание трех смертей в этом
Разговорес
Четырьмя описаниями(см. № 23 и примеч.). В свернутом виде это описание, осмысляемое как описание действия par excellence, задано уже в предыдущем
Разговоре(см. выше предпоследнее примеч. к пятому
Разговору).
—
…веревку… Она уже намылена… пистолет. Он уже нанамылен. …прорубь. Она уже намылена. — Ср. выше примеч. к № 28.
—
Я стою на табурете одиноко, как свеча. — Еще одно из многочисленных сочетаний у Введенского мотива свеча с мотивом смерти.
—
стоят… стоят… стою… стоял… стоящий… — Ср., по поводу нарочитой грамматикализации текста, актуализации в нем грамматических категорий, вплоть до включения в текст целых парадигм, наши замечания в связи с № 14,
— …я
стою в шубе и в шапке, как стоял Пушкин… — Ср. примеч. к
Элегиии
«Где. Когда»(№№ 31 и 32) См. также Приложение VII, 39.4.
—
Мне все известно. — Ср. выше наши соображения в связи с невысказанной репликой сыновей в
Потце — Ведь это мы уже знали заранее(с. 195 и примеч.).
—
Я прыгаю с табурета… Я захлебываюсь, — Раскладка мгновенного действия на серию развивающихся может быть сопоставлена с «дроблением времени» по Введенскому (см. примеч. к № 23), шире — с замедленной съемкой и приемами кинематографического монтажа.
29.7. Разговор о различных действиях*
— «…Напомню, что в предшествующем
Разговоресообщается, что собеседники уже умерли, хотя в то же время
сидели на крыше в полном покое.По-видимому, действие, или поездка на лодке происходит уже после смерти или вернее за смертью. Замаскированная различными действиями — дракой и питьем кислоты — и вопросительной формой (
Неужто мы едем… В далекую Лету), эта поездка остается как бы анонимной. Снова как в первом
Разговоревозникает вопрос: действительно ли они едут в
далекую Летуили это только обмен мыслями, как сказано в заключительной ремарке. Скорее всего, здесь стирается грань между словом и действием — разговор о поездке
в далекую Летуможет быть и есть поездка
в далекую Лету.
В начале 30-х годов Введенский написал стихотворение, в котором сообщается о смерти героя. И после смерти в засмертной жизни человека наступает вторая смерть (см. Приложение III, № 108.—
М. М.).Седьмой
Разговорнапоминает это состояние между первой и второй смертью…» (
Я. С. Друскин[114]).
—
Поясняющая мысль. — «Я не собираюсь пояснять эту
поясняющую мысль. Отмечу только, что действующие лица, кто бы они ни были, различные лица, находящиеся в наиболее тесном контакте, — они не только общаются вместе, но вместе сознательно совершают одно а то же непосредственное продолжение слова о действие, жизни — в смерть. Кто они?
Поясняющая мысльотвечает на этот вопрос. На языке „нормальной“ логики на это нет ответа.» (
Я. С. Друскин[114]).
— …что тут продолжать, когда все умерли… Но все-таки они трое ехали на лодке… — См. нашу интерпретацию «двухступенчатой эсхатологической ситуации», примеч. к №№ 14, 19 (с. 132) и 28. Интересно, что плаванию умерших героев ответствуют универсально распространенные мифологические представления о посмертном пересечении душами водного пространства (ср. здесь же, ниже,
Неужто мы едем /…В далекую Лету); ср. соположение мотивов реки и смерти в других произведениях Введенского (см №№ 2 (с. 56), 7, 23, 27 и примеч. к ним).