Том 1. Рассказы. Книга 1

На расстоянии пятидесяти шагов от моей юрты стоит изба доктора. Его жена – бледная, измученная женщина с веснушками на лице и с огромными, прекрасными глазами. Ей кажется, что трудно жить в тайге; если бы не муж и дети, она бросила бы эту избу и поехала бы куда-нибудь на юг. Как подумаешь только, что пройдет месяц-другой и наступит мороз в пятьдесят градусов, на душе становится холодно. А на юге будут пышно и сладостно цвести розы, и будет веять запах миндальных деревьев и морской соли. Боже мой! Поневоле пойдешь к себе в комнату, запрешь двери, и станешь пить вино, любуясь своим телом. Правда, лицо увяло, но тело еще прелестно. Милое мое тело! Как знакома каждая линия! В тумане вина оно кажется еще прекраснее. И как страшно подумать, что никто не знает его красоты.

– А вот вы – говорит мне жена доктора с любовной укоризной – почему вы живете здесь? Поневоле? Что за вздор! Вы – мужчина, вы свободны. Я на вашем месте запрягла бы лошадь и – ах! – в тайгу, до ближайшей пристани, а потом по Лене, на лодке. Никогда не поймают. В Сибири народ тяжелый, а у вас крылья. Уезжайте, голубчик! И мне легче будет. Не могу я больше вас видеть. И зачем вам нужна эта Сулус? Зачем?

– Дорогая моя! – говорю я ей, лаская ее руку: – не все ли равно, здесь или в России. И вам и мне поздно уже мечтать. Мы нашу тропинку прошли до конца, дальше идти некуда, – обрыв…

Приходит доктор и, не смущаясь тем, что я у него в избе, говорит с досадой:

– Елена, от тебя опять пахнет вином!

– Я ухожу, я ухожу, – говорит она торопливо и спешит уйти к себе в комнату. На пороге она покачнулась и тихо заплакала.

И доктор говорит мне сердито:

– Валентин Александрович! Христом – Богом прошу вас: хлопочите о том, чтобы вас перевели в другой улус. Невозможно это, наконец. Ведь, вы знаете, что Елена влюбилась в вас. Не на дуэли же мне с вами драться, черт возьми!

– Милый доктор, – говорю я ласково, – не выдумывайте зря, чего не надо: дело тут не во мне, а просто таежное лето слишком коротко. Не успеешь оглянуться и опять снег. Вот смотрите: у вас на висках седые волосы.

У доктора глаза становятся влажными, и он смущенно бормочет:

– Ну, ладно… Ладно… Выпьем…

И вот мы пьем с доктором полынную и закусываем маринованной ленской стерлядью.

Уже ночь, но светло, как днем. Наступила полоса этих непонятных золотых ночей. Как будто над тайгой кто-то колышет золотым пологом. День и ночь сливаются нераздельно. Часы показывают двенадцать, и не знаешь, что это: полдень или полночь. Звонкие хрустальные лучи мечет, как стрелы, щедрая рука.

Я выхожу от доктора пьяный от золотой ночи.

– Боже мой! – Думаю я, – надо проехать около четырех тысяч верст, и только тогда увидишь железнодорожные рельсы. Я – один в пустыне. Как радостно и жутко!

Все спит, как в золотой гробнице, но я не могу спать. Хочется упасть на эту немую, но чуткую землю, и вместе с ней молиться кому-то, кого-то просить о пощаде.

Ах, как я устал, как устал!

И вот я один в юрте перед ворохом писем и увядших цветов. Вот милый почерк. Мне чудится шорох за спиной: не здесь ли она?

Неужели я ласкал эти маленькие руки и, пряча лицо свое в ее волосах, жадно вдыхал запах цикламены? Я вспоминаю мягкие ленивые линии ее тела такого близкого и знакомого, и едва заметную бледную полоску – знак того, что она была матерью.

У меня начинается лихорадка, и кто-то сильной рукой сжимает мне горло: зрение и слух обостряются необычайно. Я жду.

И вдруг – тихий стук в мое окно.

Я распахиваю дверь и громким шопотом спрашиваю:

– Кто это?

– Это – я: Сулус.

– Иди сюда! Иди! – говорю я насмешливо и любовно, – и ввожу дикарку в мою юрту.

– Я не тебя ждал, моя крошечная Сулус, – говорю я, смутно надеясь, что она поймет мою тоску.

Но Сулус не знает печали: она уже тихо ударяет в мой бубен и ждет, когда я возьму ее к себе на колени.

В камельке испепелились дрова, и я подкладываю новые; и плотно закрываю единственное окно, чтобы спастись как-нибудь от неумолимых и строгих взоров золотой ночи.

Я не сплю долгие часы из-за этой дикарки. Она еще совсем не знает страсти, и когда я хочу найти исход из этих диких и смешных ласк, она впивается своими белыми зубами в мое плечо и делается твердой и непроницаемой, как сталь.

Что это такое? – Это не любовь, это не страсть, это даже не та пьяная похоть, которая бродит в больной крови, как темное вино. Сулус похожа на мальчишку, и я с ней становлюсь юным и улыбаюсь, глядя на мир. Наша любовная история – чиста и холодна, как таежный снег.

И та, которой нет теперь со мной, должна простить мне эту ребяческую измену. Но если бы она была здесь, я не решился бы открыть ей странную историю с этой сумасшедшей Сулус: все слова лживы и я все равно ничего не сумел бы рассказать ей о моем падении.

III.

Я еду к кузнецу Матвею за Амгу. Сулус упросила меня взять ее с собой: она сидит на краю телеги и весело болтает ногами. Мошкара и комары облепили нас со всех сторон. Знойно, сладостно и по-таежному пьяно. Мне лень двигаться и думать, а Сулус то и дело прыгает с телеги и шныряет по кустам, собирает землянику.