Том 1. Стихи, рассказы, сказки

На улице никого. Люди за забором и то редко пробегают. Машины — реже. Кого в такой мороз на улицу выгонишь?

В одну из таких вынужденных прогулок с собакой почудилось мне на сосне или на ели кто-то голос подавал, снег чуть-чуть стряхивал.

«Ясно, показалось, — решил я. — Какая тут живность по такому морозу? Воробья и то не увидишь».

Вернулись мы с собакой домой, она, как обычно, от ледышек на лапах освободилась, легла спать.

Ночью вдруг закряхтела собака, потом чуть заскулила, а когда я включил свет, тихо залаяла. Что случилось?

Пришлось вставать. Собака вскочила и — в соседнюю комнату, уже с громким лаем.

Включил я свет и там, и вот чудо: на кресле в пуховом платке, который оставила жена перед отъездом в командировку, а я так и не убрал его, сидят, тесно прижавшись друг к дружке, три крохотные взъерошенные пичуги. Головки желтые, перышки подняты, а сами чуть больше спичечных коробков. Глазки — круглые, испуганные. Как-никак собака рядом крутится.

В тот момент я не понял, что это за птицы, а только увидел, что открыта у нас форточка, в которую они влетели. Отогнал собаку, взял всех троих, похожих на малых птенцов, в руки, отогрел и оставил у себя до потепления.

Собака привыкла к ним. Я привык. Летали они по комнатам, как по улице, но держались все время вместе и спать ложились вместе, тесно прижавшись друг к дружке. В то самое кресло с пуховым платком, который жена оставила…

Отпустил я их, когда на улице чуть потеплело.

А потом уже, через несколько лет, узнал, что есть на свете такие птицы — корольки. Малые, но любые морозы переносящие. В холод скрываются они в ветках хвои елей или сосен, прижимаются друг к дружке, перышки встряхивают, и вот вам — коллективная печка! Один замерзнешь, а вместе, коллективно, не пропадешь!

Только в ту зиму, видно, мороз сильнее оказался!

Случай в поезде

Тигрица Астра много путешествует. И на автомобилях, и на самолетах, и на поездах. Она актриса цирка и привыкла к такой жизни, и жизнь ей эта нравится.

Дороги, манеж, зрители, а главное, рядом ее лучший друг, воспитатель, человек — Николай Карпович Павленко.

Она, конечно, не знает фамилии и имени своего дрессировщика, но она знает его лицо, его руки, его улыбку. Все это ей, Астре, по душе. И по душе он сам, Николай Карпович, который кормит ее, заставляет выполнять всяческие трюки, порой сердится и ласкает и, если не прав — Астра знает это, — извиняется перед ней.

А ведь в цирке есть и другие люди, хорошие и всякие, а Павленко для Астры лучше всех.

Астра знает это. Она родилась в цирке, и рядом был Павленко. Так ей казалось. Потом она жила дома у Павленко, и он возил ее, маленькую, в цирк. Тогда она боялась цирка. И дважды кусала Павленко. Стыдно вспомнить…

А позже и Павленко, и цирк — все стало ее судьбой. Она не может сейчас жить без цирка, как и Павленко…

Выступали они и в Москве, и в заграницах, летали, ездили, а сейчас — путешествие по Уралу. Разные города. Разные арены. И самолеты и поезда между городами.

Астра старалась. Как могла, старалась. Эта поездка была для нее самой трудной.

Она, Астра, впервые должна стать мамой. Вот-вот! Она чувствует это, все понимает, переезжает из одного уральского города в другой, выступает перед людьми вместе с Павленко, и люди довольны ею, и Павленко доволен, но знает ли он это — главное, что она должна стать мамой? Ей кажется, что Павленко не знает…

И вот еще одно выступление в Нижнем Тагиле. Астра выполнила все, как надо. Цирк хлопал!

После выступления Павленко привез всех и ее, Астру, к поезду. Разместились в двух товарных вагонах, которые прицепили к пассажирским. Впереди Свердловск, и опять выступления.

Астре было плохо. Павленко хлопотал вокруг нее и вокруг других зверей, бегал, суетился, с кем-то спорил, кому-то доказывал что-то…

И Астра, видя это, еще больше сердилась на Павленко, на любимого человека, с которым она вот уже восемь лет выступает в цирке.

Поезд тронулся.

Нет, определенно, Павленко не знает, что я должна быть мамой, посчитала Астра. Обидно, горько, что он этого не знает…

А поезд шел.

Лишь два раза подбегал Павленко к Астре, к ее клетке.

— Будь умницей, — говорил Павленко. — Ты у меня — герой! Ты — самая лучшая из всех лучших!

А ей, Астре, казалось, что он говорит не те слова. И не обращает на нее внимания, а хлопочет вокруг других зверей. Они тоже нравятся Астре, и она с удовольствием выступает вместе с ними в цирке… Но ведь она должна стать мамой.

Поезд продолжал грохотать по рельсам.

И Астра все больше сердилась, ей было совсем худо.

И, наверно, потому, когда Павленко опять подошел к ней и говорил ей что-то, она вцепилась в его руку зубами… Сильно вцепилась. Такого раньше не случалось…

— Вот все, как хорошо, Астрочка! Умница моя! Ты стала мамой. Сразу четыре малыша! Четыре! Понимаешь! — говорил Павленко.

Астра облизывала малышей. Она ничего не понимала.

И шел поезд, и рядом в клетках были другие звери, а Павленко был около нее — и говорил, говорил… А она ничего не понимала. Только облизывала своих малышей.

И вдруг она увидела окровавленную руку Павленко. И все вспомнила.