Том 1. Стихотворения

«Спасибо злобе хлопотливой…»^*

Опубликовано впервые в «Русск. Беседе», 1859, кн. II, стр. 2, с редакционной заметкой: «Стихи эти посланы нам П. И. Бартеневым из Дрездена, при следующем замечании: „Живя в Москве, Баратынский несколько месяцев сряду не мог ничего писать и все жаловался на скуку. Вдруг журнальные рецензии, в которых почти никогда не отдавалось должной цены его произведениям, или какие-то другие неприятности пробудили его из этого усыпления. Он снова и деятельно принялся за работу, и когда его раз спросили, отчего произошла в нем такая быстрая перемена, он отвечал прилагаемым осьмистишием, случайно уцелевшим в памяти одной дамы, которая была коротко знакома с Баратынским…“»

Очевидно, что стихотворение вызвано именно «другими неприятностями», т. е. мучившими Баратынского на протяжении 1841–1842 гг. подозрениями о тайной травле его со стороны круга «Москвитянина» (см. примечание к «Коттериям»).

(1) К ст. 10: По библейскому преданию во время битвы предводительствуемых Иисусом Навином иудеев с филистимлянами солнце остановилось и не заходило до тех пор, пока филистимляне не были уничтожены.

«Люблю я вас, богини пенья!..»^*

Впервые – после смерти Баратынского в «Современнике», 1844, т. XXXVI, стр. 370. Первоначальную редакцию стихотворения (см. ее на стр. 142) дает автограф (Пушк. Дом Акад. Наук), представляющий собой глухо зачеркнутый черновик, написанный на обороте черновика «На посев леса».

Черновик написан по карандашным наброскам другого стихотворения, неосуществленного поэтом. Эти наброски представляют собой первоначальную стадию работы и состоят из несведенных, часто прозаических выражений, многократно варьирующих один и тот же мотив «Так в тесных долах Альп…», «Граниты мыслимы к паденью», «В ущельи тесном Альп…», «К паденью пробудясь…», «Летят на путника…», «Грозою путнику…», «Над бледным путником…», «Почуя путника проход…», «Грозя…» и т. д. Очевидно, что в этом неосуществленном замысле мы имеем прообраз настоящего стихотворения, в черновой редакции еще сохраняющего тот же мотив «ударов» «нависших туч». Тот же мотив, но уже в других образах проходит и в стихотворении «На посев леса» (ср. ст. 13–20). Несомненно, что все эти стихотворения так же как и две предыдущие эпиграммы (см. примечание к ним), возникают под давлением угнетавшей Баратынского мысли о преследующих его литературных интригах и «злоумышлениях». В окончательной редакции стихотворения, где устранены намеки на конкретные обстоятельства, сугубо личная и навязчивая для Баратынского тема всеобщего недоброжелательства к нему перерастает в самодовлеющую философскую тему о сопряженности «любви Камеи с враждой фортуны». Сама по себе эта тема не оригинальна и связана с более широкой и общей темой о «судьбе поэта» в условии «промышленного века». Ср. подсказанное смертью Лермонтова стихотворение Растопчиной «Нашим будущим поэтам» (1841 г.).

Не посев леса^*

Печатается по изд. 1884 г. с исправлением по черновому автографу ст. 20. Впервые – в сб. «Вчера и сегодня», 1846, кн. II, стр. 68. Текст этот совпадает с копией Н. Л. Баратынской (в Пушк. Доме Акад. Наук), имеющей заглавие «Лес. Элегия на посев леса». Черновик дает связный вариант к ст. 25–28 (см. его на стр. 142).

Несмотря на явную недоработанность стихотворения (в тексте «Вчера и сегодня» в ст. 29 вместо 5-стопного – 6-стопный ямб – в посмертном издании в этом стихе нарушена цезура). – «На посев леса» занимает одно из центральных мест в поздней поэзии Баратынского и связано единой темой с стихотворениями: «Коттерии», «Спасибо злобе хлопотливой» и «Люблю я вас, богини пенья». Эти соображения заставляют напечатать «На посев леса» в основном тексте.

Образы стихотворения имеют за собой конкретно-биографические факты. Баратынский действительно подсаживал лес в своей мурановской роще, только не весной, а осенью 1842 г.

(1) В ответ на письмо Я. К. Грота, не понимавшего в стихотворении: «1) намека на сокрытый ров и рога, и 2) елей, дубов и сосен, равно как и детей поэзии таинственных скорбей» (переписка Грота с Плетневым, т. II, стр. 719), Плетнев писал: «У Баратынского сокрытый ров означает намек на разные пакости, которые в Москве делали ему юные литераторы, злобствуя, что он не делит их дурачеств… Свои рога есть живописное изображение глупца в виде рогатой скотины. Все последние четыре стиха оттого непонятны, что я не припечатал объяснения, бывшего в подлиннике: Баратынский это писал, насаждая в деревне рощу из дубов и елей, которую и называет здесь дитятей поэзии таинственных скорбей, выражая последними словами мрачное расположение души своей, в которой он занимался и до которого довели его враги литературные» (там же, стр. 720–729).