Том 1. Стихотворения

Это трагическое восприятие смерти Пушкина в известной мере непосредственно отражено в «Осени». Свидетельством тому служит другое письмо Баратынского к Вяземскому. Посылая «Осень» Вяземскому, Баратынский писал: «Препровождаю дань мою „Современнику“. Известие о смерти Пушкина застало меня на последних строфах этого стихотворения… Многим в нем я теперь недоволен, но решаюсь быть к самому себе снисходительным, тем более, что небрежности, мною оставленные, кажется, угодны судьбе» («Старина и Новизна», кн. 5, стр. 54). Исходя из этого, следует думать, что строки

Пускай, приняв неправильный полет
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечет и т. д.

подсказаны Баратынскому смертью Пушкина. Самый образ «утекающей звезды» несомненно заимствован Баратынским из стихотворения Кюхельбекера «На смерть Байрона», где он также символизирует гибель поэта:

…единая от звезд,
Отторгшись, мчится, льет сиянье
Чрез поле неизмерных мест,
Чрез сумрачных небес молчанье –
И око, зря ее полет,
За ней боязненно течет!
Упала дивная комета!

Таким образом, завершая как бы реализованную смертью Пушкина тему «Последнего Поэта» и выражая трагическое мироощущение самого Баратынского, «Осень» в то же время отражает состояние общего трагизма и крушения, охватившего весь круг Баратынского, круг «Московского Наблюдателя» в конце 1836 – начале 1837 г. Подтверждением тому служит отзыв об «Осени» С. П. Шевырева: «Поэт переводит пейзаж в мир внутренний и дает ему обширное современное значение: за осенью природы рисует поэт осень человечества, нам современную, время разочарований, жатву мечтаний. Осень природы есть, так сказать, одно число, когда написана пьеса» («Моск. Набл.», 1837, ч. XII, стр. 319–324).

«Благословен святое возвестивший!..»^*

Черновой автограф в альбоме Юсуповых (Пушк. Дом Акад. Наук) написан на обороте вклеенного в альбом автографа «Еще как патриарх не древен я». Впервые – с этим стихотворением и стихотворением «Были бури, непогоды» – в «Современнике», 1839, т. XV, стр. 157, под общим заглавием «Антологические стихотворения».

Первые восемь строк автографа написаны набело и совпадают с печатной редакцией. На месте же строк 9-10 читаем:

 [гению порок разоблачает]
Так [в дикой смысл порока]
 нас иногда посвящает
(неразборч.) один его
[Нас только нам] [значительный]
    [намек]
[Талант ему лишь явственный]
Так [трепету] в дикой смысл порока, посвящает
 [страх] казнь ему
Нас, в [смысл] его, один его намек.

Этот черновик проясняет запутанный синтаксис в ст. 2–3. Окончательно опровергается мнение Брюсова и Гофмана, считавших, что в этих стихах Баратынский говорит «о неправедном, т. е. о порочном человеке, сохранившем в глубине разврата живую душу, дар творчества, такой человек раскроет перед своими читателями новые тайны души, особый изгиб сердца» (акад. изд. Соч. Баратынского, т. I, стр. 297), и на этом основании искажавших стихотворение непринадлежавшей Баратынскому запятой после слова «неправедный». Очевидно, что речь идет именно о «неправедном изгибе», «намеке», по которому «гений» художника познает и разоблачает «в страх пороку» его «дикой смысл».

Защищая в данном стихотворении право художника на изображение не только «святого», но и «неправедных изгибов людских сердец», Баратынский отвечает на обсуждавшийся в эти годы в литературе вопрос о праве писателя на «низкие» изображения человеческих пороков, особенно остро ставившийся в связи с полемикой о французском реалистическом романе. В частности предметом подобных обсуждений были романы Бальзака, которыми в эти годы Баратынский увлекался. Так в 1842 г. он намеревался писать «роман в его жанре».

Рифма^*

Печатается по изд. 1884 г.

Впервые – в «Современнике», 1841, т. XXI, стр. 241, с цензурным (как и в «Сумерках») пропуском ст. 14–23 (указание на это имеется в копии Н. Л. Баратынской. Пушк. Дом Акад. Наук, 21733), с иным (как и в «Сумерках») чтением ст. 24–25 (см. стр. 141), с пропуском ст. 28 и с разночтениями ст. 12, 27, 30. В «Сумерках» сверх этих разночтений иначе читается ст. 25.