Том 1. Стихотворения

«Квилки» были несомненно продолжателями первого, еще вполне детского «Общества» в Корпусе, о котором пишет Баратынский. У нас нет точных сведений о времени посещений А. Бестужевым креницынского кружка. М. А. Бестужев пишет: «Знаю, что он (А. Бестужев) в первых годах офицерства был близок с Креницыным. Помню, что мы часто посещали его в Пажеском корпусе, что там нам читали разные стихи, написанные кадетами на разные корпусные случаи; помню, как брат мне говорил, что старуха-мать Креницына была недовольна сыном за знакомство „с таким вольнодумцем“».[27] Сам Креницын свидетельствует, что Бестужев посещал его в Корпусе, будучи еще юнкером лейб-драгунского полка, что было в 1810–1817 гг. Вероятнее всего, что посещения эти имели место еще при Баратынском. Любопытно, что приблизительно в то же время, когда Баратынский пишет матери умоляющее письмо о переводе в Морское училище, такие же письма пишет матери и Бестужев. Надо сказать, что и организация «Общества мстителей» была вполне в духе «атамана разбойничьей шайки Ринальдо Ринальдини», каковым был в Горном корпусе Александр Бестужев. Вероятно, тут не было непосредственного влияния, но весьма характерно единство «романтических» настроений корпусной молодежи. То, что «общество» во главе с Креницыным продолжалось до 1820 г. и закончилось настоящим бунтом против начальства, свидетельствует о прочности «оппозиционных» настроений в Корпусе. Уже при Баратынском «общество» связано какими-то вольнолюбивыми мечтаниями, о которых Баратынский вспоминает в своем послании к Креницыну (1819 г.). Тогда уже среди пажей ходили вольнодумные стихи Креницына – карикатуры на начальство. Постепенно, как это мы видим из показаний Гангеблова, настроения эти принимают политическую окраску. Гангеблов утверждает даже, что «общество сие было отраслью Тайного общества» («По изысканиям комиссии», однако, «не оказалось, чтобы означенные затеи пажей имели какую-либо связь с политическим обществом, которое и по правилам своим не могло принимать к себе учеников»).[28] «Затеи пажей» 1815–1816 г. не выходят за пределы детской игры в «разбойники», и игра эта проходит безнаказанно, в «под польи Корпуса», до февраля 1816 г. Тут происходит событие, подробно описанное Баратынским в письме к Жуковскому:

«Спустя несколько времени мы на беду мою приняли в наше общество еще одного товарища, а именно сына того камергера, который, я думаю, вам известен как по моему, так и по своему несчастью. Мы давно замечали, что у него водится что-то слишком много денег; нам казалось невероятным, чтоб родители его давали четырнадцатилетнему мальчику по 100 и по 200 рублей каждую неделю. Мы вошли к нему в доверенность и узнали, что он подобрал ключ к бюро своего отца, где большими кучами лежат казенные ассигнации, и что он всякую неделю берет оттуда по нескольку бумажек.

Овладев его тайною, разумеется, что мы стали пользоваться и его деньгами. Чердачные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфеты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась. Мать нашего товарища, жившая в Москве, сделалась опасно больна и желала видеть сына. Он получил отпуск и в знак своего усердия оставил несчастный ключ мне и родственнику своему Ханыкову: „Возьмите его, он вам пригодится“, сказал он нам с самым трогательным чувством, и в самом деле он нам слишком пригодился!

Отъезд нашего товарища привел нас в большое уныние. Прощайте, пироги и пирожные, должно ото всего отказаться. Но это было для нас слишком трудно: мы уже приучили себя к роскоши, надобно было приняться за выдумки; думали и выдумали…

Ханыков, как родственник, часто бывал в его доме. Нам пришло на ум: что возможно одному негодяю, возможно и другому. Но Ханыков объявил нам, что за разные прежние проказы его уже подозревают в доме и будут за ним присматривать, что ему непременно нужен товарищ, который по крайней мере занимал бы собою домашних и отвлекал от него внимание. Я не был, но имел право быть в несчастном доме. Я решился помогать Ханыкову. Подошли святки, нас распустили к родным. Обманув, каждый по-своему, дежурных офицеров, все пятеро вышли из Корпуса и собрались у Молинари.[29] Мне и Ханыкову положено было итти в гости к известной особе, исполнить, если можно, наше намерение и притти с ответом к нашим товарищам, обязанным нас дожидаться в лавке.

Мы выпили по рюмке ликеру для смелости и пошли очень весело негоднейшею в свете дорогою.

Нужно ли рассказывать остальное? Мы слишком удачно исполнили наше намерение; но по стечению обстоятельств, в которых я и сам не могу дать ясного отчета, похищение наше не осталось тайной, и нас обоих выключили из Корпуса с тем, чтоб не определять ни в какую службу, разве пожелаем вступить в военную рядовыми».

Об этом происшествии главный директор Пажеского корпуса Клингер рапортует Александру I:[30]