Том 1. Стихотворения

Строгого режима в крепости не было. Служба не обременяла. Происхождение, связи, роль «гонимого» – все сыграло роль в том, что Баратынский не чувствовал себя вырванным из своей среды в качестве рядового солдата. Он вел существование более привилегированное, чем многие из офицеров его полка. В семье Лутковских он был своим человеком. Он ухаживал за племянницей Лутковского, Анной Васильевной, и проводил вечера среди молодежи, собиравшейся к ней. Там бывали девицы, дочери местных чиновников и военных; устраивались игры, танцы, домашние спектакли и гулянья. Стишки, записанные Баратынским в альбом А. В. Лутковской, свидетельствуют о том, что для молодых дворяночек он не был солдатом, человеком с запятнанной репутацией, недостойным общества.

Из записок Коншина видно, как весело и непринужденно жили в Кюмени и Роченсальме. Устраивали пикники, выезжая на ближайшие острова побережья. «В июле устраивали мы театр в сюрприз полковнице и балы». «К 15 сентября мы готовили еще театр» – пишет Коншин. Время разнообразилось приездами друзей и родных. Так, летом 1822 г. к Баратынскому приезжали в Роченсальм его друзья Дельвиг, Эртель (двоюродный брат Баратынского) и Н. И. Павлищев и «провели несколько веселых дней в кругу полковых товарищей и Баратынского».[52] В сентябре 1822 г. Дельвиг опять посетил своего друга. Летом еще смотры и караулы заставляли подтягиваться, – осень и зима почти совершенно освобождали от тягот военной службы. Этот переход на зимнее положение Коншин изобразил в одном из стихотворений:

Уже окончен срок трудов,
Завейте на зиму знамена,
Идет прекрасная Помона,
Богиня долгих вечеров.
Закроем ставни от народа,
Плотней усядемся в кружок:
Закон наш – дружба и свобода,
И ни словечка за порог.

Среди полковых друзей Коншина и Баратынского, как и во всей офицерской среде, было недовольство Александром, Аракчеевым, порядками в армии. Пропаганда тайных обществ проникала все глубже и глубже. Особенно возросла оппозиция в армии осенью 1820 г., после возмущения Семеновского полка и суровой расправы с его участниками. Семеновцы были раскассированы по полкам, и нет сомнения, что там они еще больше разжигали недовольство. После смерти Александра I найдена была у него собственноручная записка, где говорилось: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, сильно уже разливается между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх сего большая часть штаб- и обер-офицеров».[53]

Политическая физиономия Коншина определяется и его близостью с Рылеевым, его старым товарищем по службе. Он был вольнодумец. Вместе с Баратынским сочиняли они куплеты, затрагивающие власти и местное общество. Они были «сообщены публике здешней, с колкими насчет ее прибавлениями, и нас с Баратынским убегали все» – писал Коншин.[54]

Куплеты эти навлекали на Коншина неприятности, послужившие поводом к его отставке и отъезду из Финляндии. Это было осенью 1823 г. В Январе 1824 г. Коншин уехал.

С отъездом его Баратынский стал сильнее стремиться к «освобождению». Друзья за него усиленно хлопотали в Петербурге. Весной 1824 г. Д. Давыдов писал своему приятелю, генерал-губернатору Закревскому: «Сделай милость, постарайся за Баратынского, разжалованного в солдаты, он у тебя в корпусе. Гнет этот он несет около восьми лет или более, неужели не умилосердятся? Сделай милость, друг любезный, этот молодой человек с большим дарованием и, верно, будет полезен. Я приму старанье твое, а еще более успех в сем деле за собственное мне благодеяние» (6 марта 1824 г.).[55]