Том 1. Стихотворения

Закревский был старый офицер, побывавший во многих боях, связанный узами теснейшей дружбы с А. Н. Ермоловым, гр. Н. С. Мордвиновым, П. Д. Киселевым и кн. А. И. Голицыным, о которых в весьма проницательном доносе[61] говорилось, что «хотя по следственной комиссии и не видно, чтобы в буйных и злобных замыслах преступников участвовали люди государственные и доверенностью облеченные», однако автор доноса уверен, что «сии аристархи» «были важными орудиями к направлению варварских замыслов». В частности о Закревском доносчик сообщает, что «езжал к нему довольно часто, заставая всегда, во многом числе, молодых офицеров», разговоры с которыми поражали доносчика: «Об осуждениях говорить не буду: они шли к лицу… в сопутствии самых даже… непотребнейших выражений… рекою».[62] Судя по письмам Закревского к своим друзьям,[63] главным предметом его ненависти был «змей» Аракчеев, пагубно, по его мнению, влиявший на царя и его политику. «Граф Аракчеев – вреднейший человек в России» – утверждал он еще в 1819 г. раздражение против «змея» было настолько велико, что, конечно, Закревский не скрывал этого и среди собиравшихся у него в Гельсингфорсе, тем более, что раздражение это было всеобщее.[64]

«Финские патриоты», Путята и Муханов (брат декабриста П. Муханова), были в то же время русскими либералами. Муханова Дельвиг характеризовал как человека «европейского клейма».[65] Взгляды Путяты выражены им самим в позднейшей статье «Обозрение жизни и царствования Александра I»,[66] где он прямо пишет: «реакционные меры последних годов царствования Александра: неограниченное влияние Аракчеева по всем делам внутреннего управления, возраставший произвол и злоупотребления и, наконец, несбывшиеся надежды, долго питаемые прежним либеральным направлением правительства, породили неудовольствие и ропот в России, лишили ее сочувствия европейского общества, приобретенного 1812–1815 годами, и поощряли составление у нас тайных обществ с целью достижения конституционных гарантий».

Баратынский, уже получивший достаточную закваску либерализма в Петербурге и в дружбе с Коншиным, если не принимал участия в застольных политических разговорах у Закревского и Путяты, то во всяком случае впитывал в себя новые идеи и настроения. Результатом были: еще в 1823 г. в Гельсингфорсе написанные эпиграмма на Аракчеева («Отчизне враг, слуга царя») и бунтарская по настроению «Буря». «Финский вопрос» несомненно повлиял на окончательный замысел «Эды» с ее эпилогом:

Ты покорился, край гранитный,
России мощь изведал ты –
И не столкнешь ее пяты,
Хоть дышишь к ней враждою скрытной.

Характерно, что и эпиграмма и эпилог были написаны именно в Гельсингфорсе, под прямым непосредственным влиянием Путяты и антиаракчеевской атмосферы штаба Закревского. Как и в ранние годы, Баратынский оставался идеологически пассивным мечтателем, легко вбиравшим в себя окружающие настроения и мысли. Преддекабрьские настроения выразились в его стихотворении «Буря», по теме напоминающем детское письмо к матери о «бурях» морской службы. Детская романтика сменилась литературным романтизмом, втягивавшим его как поэта в сферу своих «действенных», «сильных» тем. И тут, как и раньше, в Баратынском боролись два начала – индивидуалистическое пассивно-мечтательное восприятие мира и жажда активной жизни и борьбы, на которую ему всю жизнь нехватало внутренних сил.

В Гельсингфорсе Баратынский вел жизнь рассеянную и светскую. Наряду с деловой атмосферой вокруг педантичного в служебных обязанностях Закревского был «двор» его жены, Аграфены Федоровны, знаменитой красавицы. Вся гельсингфорсская знать, офицеры и дипломаты, приезжавшие в Финляндию, были у ног Закревской – «Магдалины», «Альсины», «Клеопатры». Всех поражали ее эксцентрические выходки, ее ум и полное презрение к условностям света. Очевидно, впечатление, произведенное на Баратынского, было очень сильно, так как образ ее запечатлелся у него надолго, правда, как противовес созданному им идеалу кроткой и нежной женщины. Увлечение Закревской усилилось позднее, когда уже в конце 1825 г. он был в Петербурге вместе с полком. Оттуда он писал Путяте: «Аграфена Федоровна обходится со мною очень мило, и, хотя я знаю, что опасно и глядеть на нее и слушать, я ищу и жажду этого мучительного удовольствия». Впрочем, в этом же письме Баратынский провозглашает неизбежность победы здравого смысла над увлечением. «Надеюсь, – пишет он, – что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и усну спокойно. Поэзия – чудесный талисман: очаровывая сама, она обессиливает чужие вредные чары».[67] Закревская оставила след в поэзии Баратынского; ей посвящено стихотворение: «Как много ты, в немного дней», она – героиня поэмы «Бал», начатой в Кюмени под влиянием гельсингфорсских впечатлений.