Было отчего нищим прийти в отчаяние или к водопаду, но всё же они не решались остановить двигатель или водопад.
И их бесконечно выросшие руки только таяли в воздухе, в синеве, как праздничный фейерверк.
По поводу грандиозного открытия,
Которое всё же было отложено
До будущей жизни…
Эллипсоидальное море цветов вращалось направо.
Было светло от воздушных шаров, где были заморожены птицы. (Тот, кто долго смотрел в их сторону, заболевал ясновиденьем.) Левая сторона была вертикальна, она вращательно восходила к иным способам существования, может быть, к иным временам.
Красивые медные двигатели, изобретенные Спинозой, издавали повторные волны звуков, тональность коих, замирая, поднималась на баснословную высоту.
Казалось, золотое насекомое неутомимо билось в стекло, за которым была синева, синева, си-не-ва.
А в ней, бесконечно отдаляясь и уменьшаясь, безостановочно восходил маленький человек, освобождаясь от земного притяжения.
Это и был он…
Араукария пела в Мексике: как далеко, как далеко до цивилизованного мира.
Атлетический пастор молился на границе вечного снега, а кинематографические звезды слушали из-за ширмы и смеялись от жалости.
Огромный муравей стоял за его спиной.
Всё было так же, как и до открытия Америки. На скалистых перевалах бандиты читали Спинозу, развалясь в тени своего ружья.
В болотистых дебрях радиостанции, окутанные змеями, декламировали стихи неизвестного поэта, а трансатлантический летчик решил вообще не возвращаться на землю, он был прав: атмосферические условия этого не дозволяли, ибо на солнце было достаточно облаков и на истине – пятен.
Изнутри, вовне – всё дышало жаром сна, а когда гидроаэроплан начал падать, он так и остался в воздухе со странно поднятой рукой и медленно таял, относимый литературным течением.
К иным временам.
Спят недели, времена не дышат, будет лето долгие года. Паровоз, что на дороге дремлет, медленно во сне врастает в землю. Превращаясь, падают года… Дышит вселенная. Жизнь глубока. Тихая тленная доля легка… Знамя лазури плывет высоко.
Душа пуста, часы идут назад. С земли на небо серый снег несется. Огромные смежаются глаза. Неведомо откуда смех берется.
Всё будет так, как хочется зиме. Больная птица крыльями закрылась. Песок в зубах, песок в цветах холодных. Сухие корешки цветов голодных. Всё будет так, как хочется зиме. Душа пуста, часы идут назад. Атлас в томленье нестерпимой лени склоняется на грязные колени.
Как тяжек мир, как тяжело дышать. Как долго ждать.
Серые цари сели у окна. Смотрят вдаль. Улица блестит, холодный блеск дождя. Медленно сияет газ на сталь.
Серые цари случайно вдруг проснулись, вдруг раскрыли миллионы снов. Было хмуро в комнате, шел дождь в закатах улиц. Не было ни сил, ни денег, ни слов.
Серые цари на землю посмотрели. Удивились тишине. Отвернулись к стенам, постарели. Тенью черною повисли на стене… А когда зажгли в тумане свет, поняли, что их давно уж нет.
Колёса всё медленней, всё неохотней вращались… Тяжесть вселенной. Где-то за завесом медленно карты сдавались. Одна за другой пролетали тяжелые доски… Играйте… Ну хоть карты свои посмотрите… Зачем?.. Мы мечтаем о будущих днях… Тихо под снегом, легко под смертью. Спящий бессмертен… Неустрашим.
Вечный воздух ночей говорит о тебе. Будь спокоен, как ночь. Будь покорен судьбе. В совершенном согласье с полетом камней, с золотым погасаньем дней… Будь спокоен в своей мольбе…
Беззащитный сон глубины отразился в руках судьбы. Бледно-серою нитью зари привязаны руки царей… Всё готово на небесах… Ждите… тише… он настает, тот внезапный трепет в часах, тот ошибочный странный звон. Ну, крепитесь, он пал… замрите… Сбылся сон ледяной о вас.
На границе иных миров, на границе иных стихов. При рожденье уже не стихов – облаков иных атмосфер.
Путь совершенно прост. Будь наподобье звезд… Раскаленных, тихих, еле заметных. Отвечай им огнем ответным. Будь молчалив и чудовищно горд. За сияньем пустынь, за пределом снегов книги твои лежат. Там твой призрак, твой знак, твой прекрасный траурный флаг, там чайки кричат о твоих делах.
Будь огромен и страшен, в золотые цепи закован, как сегодняшний день. Тих и дивен, как дальние годы… Еще не кончился день… Ты не можешь еще уйти на свободу.
Случалось девушкам играть в законы птиц. Случалось фабрикам работать без рабочих. Лицом в песок, сходило солнце вниз. За сценой кто-то видел все воочию… Пусть кажется смертелен снег бумаги, на нем цветы ползучие лишь спят.
Над краями розовой шляпы было небо, как чаша Пилата, где все ангелы вымыли руки, истратив на это все звуки… Там над желтым цветком анемоны в синеве возносились балки. Деревянные ныли колеса. Что-то строили там колоссы. Над краями розовой жизни, за железом дорог белесых тихо в поле пели колосья, васильки наклоняли шляпы, а лягушки сосали лапы… Синева была так страшна, что хотелось ужасно спать.