Том 1. Стихотворения

Есть поэты и прозаики, воспринимающие звуковую сторону слова в ущерб второй сущности его — “цвету”. Наиболее определенен здесь Андрей Белый. У Есенина почти обратное. “Цвет” доведен до необычайной, в глаза бьющей яркости. Он ворожит цветами. Образы его по краскам удивительны. Но в этом нет дисгармонии. Живопись в дружбе с органической песенностью.

Поэтический штандарт Есенина — сине-голубой с золотом. Это любимый есенинский цвет. Цвет русского неба, деревенской тоски от окружающей бескрайности. Без этого цвета у него нет почти ни одного стихотворения. И в этих цветах я издавал бы все его книги.

“Голубая Русь”, “голубая осина”, “вечер голубой”, “голубые двери дня”, “голубизна незримых кущ”, “заголубели долы”, “синий лязг”, “синь сосет глаза”, “синий плат небес”, “синяя гать”, “неколебимая синева”, “синяя гуща”, “синий вечер”, “равнинная синь”, “синь во взорах”, “синяя мгла”, “синеющий залив”, “синий лебедь”.

Синим цветом залито все. И всегда он в отделке с золотом звезд, зорь, заката, золотых осин», — писал критик и далее цитировал данное стихотворение (Нак., 1923, 21 октября, № 466).

Критики вульгарно-социологического и пролеткультовского толка трактовали стихотворение как «взгляд хозяйчика», «домовитого кулачка» и т. п. Явно имея в виду подобные суждения, А. П. Селивановский в статье «Москва кабацкая и Русь советская» писал о дореволюционных стихах поэта: «Правда, он видел в мире не только голубые звоны. Уже тогда другие мотивы прорезали тишину деревенских полей. Сквозь “черную прядь перелесиц”, сквозь степь, качающую над пологом зеленым “черемуховый дым”, он чувствовал вековой гнет, сковавший деревню, тяжесть оков царизма, опутавших ее по рукам и ногам». Процитировав две последние строфы стихотворения, он заключал: «Бежали от этих кандалов крестьянские парни в лес, на большую дорогу, уходили “в разбойники”. Недаром многие из старых русских писателей-революционеров считали разбойника национально-русским типом» (журн. «Забой», Артемовск, 1925, № 7, апрель, с. 15).

«В том краю, где желтая крапива...»

Еж. ж., 1916, № 9/10, сентябрь-октябрь, стб. 8; Зн. бор., 1918, 23 марта, № 5; Г. тр. кр., 1918, 23 апреля, № 108; Г₁₈; Г₂₀; Рус. (вырезка из Г₂₀); И₂₂; Грж.; Ст. ск.; ОРиР; Б. сит.; И₂₅.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).

Известны три беловых автографа: один — ИРЛИ (ф. М. В. Аверьянова) с датой 31 января 1917 г.; второй — РГАЛИ, в составе рукописного сборника 1918 г. «Стихи» (см. прим. к «За темной прядью перелесиц...»); третий — РГАЛИ, без даты, в составе рукописи, подготовленной во время пребывания в США в 1922 г. по просьбе А. Ярмолинского. Все три автографа выполнены после публикации стихотворения. В составе Г_н — вырезка из Еж. ж. с авторским исправлением опечатки в ст. 27 (в Еж. ж. было «на шею» вместо «на шее»). Кроме того, сохранился экз. Г₁₈ также с авторским исправлением другой опечатки в ст. 21 (в Г₁₈ было «скрываю» вместо «скрывая») (собрание М. С. Лесмана — Музей А. А. Ахматовой, Санкт-Петербург). Стихотворение датируется по наб. экз., где помечено 1915 г.

Критикой нередко воспринималось как стихотворение, относящееся к имажинистскому периоду и отразившее присущие этому течению эпатажные черты: «...наступившая революция рвет есенинских “стихов золотые рогожи” и его уводит с собою к “иным” и “новым” образам. <...> дальше уже срыв в «имажинизм», правда, в русском стиле еще, с желанием “в голубой степи где-нибудь с кистенем стоять” <...> Он <...> втягивается в круг желаний “но и я кого-нибудь зарежу под осенний свист”» (Са-на, «Имажинизм» — газ. «Руль», Берлин, 1921, 11 сентября, № 249). В имажинистском контексте оценивал стихотворение и А. Е. Кауфман, хотя и оговаривался, что по стихотворению видно, что поэт связан «всеми фибрами души своей с природой, деревней» (журн. «Вестник литературы», Пг., 1921, № 11, с. 7). Одним из первых указал на необходимость учитывать, что поэзия Есенина до революции складывалась из разных, во многом контрастных черт, что она была далеко не однородна и по истокам, и по настроению, А. К. Воронский: «Кротость, смирение, примиренность с жизнью, непротивленство, славословия тихому Спасу, немудрому Миколе уживаются одновременно с бунтарством, с скандальничеством и прямой поножовщиной», — писал он и цитировал данное стихотворение (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 274).

«Я снова здесь, в семье родной...»

Альм. «Творчество», кн. 1, М.–П., 1917, с. 106; Г₁₈; Г₂₀; Рус. (корр. отт. Тел.); И₂₂; Грж.; ОРиР; Б. сит.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).