Том 1. Тихие зори

И Петя пил, прыгал через Бахуса, выделывал всякие пустые и невинные штуки.

Так возились они часов до трех. Наконец, Зина стала зевать, да и Лизавета приустала. Один Федюка не трогался с места: его пришлось раскачивать.

– Я Бахус, – говорил он. – Захочу, так вот и не уйду.

– Уйдешь, уйдешь, голубчик, – сказала Зина покойно, – выкурим.

Федюка был недоволен, что выпроваживают, но повиновался. Поехал он в клуб.

– Ну, а вы ее провожаете? – сказала Зина Пете, подмигнув. – Желаю успеха!

Петя с Лизаветой вышли на улицу молча, и молча шли. Переулок был еще тише. Луна стала ярче, покойнее. В сквере около церкви деревья стояли под безмолвным убором серебра, и в молчании ночи, в светлых безлюдных улицах было что-то волшебное. Точно эта ночь существует однажды, и однажды есть Лизавета, мягко шагающая рядом по хрустящему снегу; однажды есть жизнь, еще такая молодая и полная света. Петя чувствовал, что его душа перегружена чем-то: в молчании Лизаветы, ее слегка даже робком шаге он улавливал то же.

Так миновали они старинные Молчановки, Собачью площадку, бульвар. Вот и их дом. У ворот сонный сторож, тихий двор, окна их квартиры, позлащенные луной. По лестнице они всходят медленно, будто не хочется. У двери Лизавета полу оборачивается. И вдруг, не понимая что делает, Петя приближается и молча, страстно, радостно целует ее. Лизавета обнимает его – будто давно ждала, – бледнеет и слабеет от волнения.

XVII

На другой день Петя проснулся довольно поздно. Первое, что он сделал, – засмеялся чистым, почти детским смехом. Потом вскочил с постели, подбежал к окну и отдернул штору: сад почти весь занесло снегом. Снег висел белыми, тихими хлопьями на деревьях, и львы у ворот барского дома были наполовину запушены им. Петя понял, что это настоящая, отличная зима, что он молод, счастлив, и ему захотелось куда-то побежать, крикнуть об этом на весь свет. Но в квартире было тихо, лишь печь потрескивала: та спокойная и радостная тишина, что говорит о бодрости, работе, жизни.

Петя быстро одевался. В голове его клубились впечатления, чувства, и как-то он не мог даже разобраться в них. Вечер, смешной Федюка, возвращение, луна, поцелуи… Мог ли он подумать об этом за неделю? Все удивительно, все чудесно. На минуту вспомнилось ему лето, Ольга Александровна, и мгновенный озноб прошел по нему. Что же, измена? Ведь он любил же ее? Мечтал, томился? Но все это мелькнуло, закрутилось и утонуло в водовороте иных чувств, здоровых, светлых, прорвавшихся в нем бурей. Может быть, да – измена. Пусть. Он знал только, что та же жизнь, что ставила ему западни, заставляла падать, ошибаться, страдать, – теперь дохнула океанийским ветром. Хорошо или не хорошо он поступает – так надо. И если надо, то значит – хорошо.

Петя твердо и весело вышел в столовую. Да, вчера он целовал Лизавету, и он не отрекается, и впредь хочет и будет ее целовать. Он взрослый, влюбленный человек, а почему именно влюблен, он не знает: это его не касается.

В столовой никого не было; Алеша, очевидно, в своей академии, Лизавета куда-нибудь сбежала.

Прислуга, полька, жеманная и глуповатая, подала Пете кофе. Вид у нее был невинно-насмешливый, точно она хотела сказать: «Ну, конечно же, я вчера все слыхала, я же такая скромная, я не позволю же себя целовать мужчине». «Черт с тобой, – подумал Петя, – все равно». Он быстро пил кофе, хотел встать, но в это время позвонили.

Мальвина бросилась отворять. Через минуту, с тем же видом Девы Марии, сказала:

– Пани Зинаида.

Зина вошла полузанесенная снегом, розовая, блестя глазами.

– Лизы нет? – сказала она, подавая Пете руку, вся пронизанная смехом.

– Нет, – ответил Петя. – Я ее сегодня еще не видел.

– Не видел, не видел… – повторила Зина, как будто думала о другом. – Да. Можно у вас сесть на минутку?

– Пожалуйста. Кофе не хотите ль?

Петя стал что-то суетиться, а Зина сидела, смотрела на него и вдруг расхохоталась.

– Какой смешной, ах какой смешной! – Она покачивалась от смеху из стороны в сторону и приговаривала: «Какой смешной!»

– Чего вы это? – спросил Петя, смутился было, потом принялся сам хохотать.

– Хорошо на свете жить, правда? – вскрикнула Зина. – Я сейчас бежала по Кисловке, у меня ноги горели, – кажется, всю Москву пробежишь!

Пете казалась эта Зина очень милой – она напоминала ему вчерашнее, была приятельницей Лизаветы, и с ней у него связывалось что-то радостное.

– Вы думаете, хорошо жить? – говорил он, наливая себе, в волнении, еще стакан кофе. – Да, я думаю то же.

– Ну какой милый! – закричала Зина, вскочила и хлопнула по его плечу. – Ладно, некогда с вами разговаривать, надо бежать. Скажите Лизе, что была.

И в минуту Зина выскочила из комнаты. Петя хотел сказать ей что-то вдогонку, но было поздно, да и все равно: то, что хотелось крикнуть, трудно было выразить словами.

Петя понимал это и был даже рад, что он один. Как всегда, когда бывал взволнован, он должен был ходить. И чем больше вокруг незнакомого народа, тем лучше.