Том 1. Тихие зори

В дверях встретила их хозяйка с цветами; жеманно поздравила Мальвина, и все имели такой вид, будто тоже очень довольны и счастливы. Зина вытащила из Лизаветиной комнаты облезлого тигра; этого тигра очень любил Петя – часто сидели они на нем с Лизаветой у камина. Теперь его бросили им под ноги, – чтобы хорошо жилось. Лизавета тут же, в подвенечном платье, кинулась к нему.

– Хороший ты мой, ну, дорогой ты мой, – говорила она, подымая его голову, целуя в нос. – Ангел ты мой золотой!

Козлороги были уже в сборе. Федюка заранее организовал цветы и вино. Лизавета должна была переодеться, а пока – все толклись в большой комнате, оттирали озябшие руки; студенты присматривались к закуске. Клавдия сторонилась немного: ее смущала шумность этих людей; Степан тоже отделялся от других. Он выждал минуту, когда Петя вышел к себе, и незаметно пробрался за ним.

В Петиной комнате горела лампа под абажуром, топилась печь; в момент, когда Степан входил, Петя снимал мундир; его юношеский, тонкий профиль, бледность лица, темные глаза – все мелькнуло перед Степаном на фоне ночного окна, как видение молодости, счастья. Он подошел к нему, пожал руку. Они поцеловались.

– Желаю тебе счастья, – сказал он серьезно и, как Пете показалось, растроганно. – От души желаю, – прибавил он.

У Пети на глазах блеснули слезы. Ласка товарища, всегда несколько сурового, которого он привык уважать с детства, тронула его. Он стоял еще без тужурки, в очень белой крахмальной рубашке, как дуэлянт, и обнял Степана тоже. Он ничего не мог сказать: Степан понял его молча.

Потом Степан сел на диванчик и улыбнулся.

– Вот мы с тобой и взрослые люди. Я скоро буду отцом… да и ты, наверно, тоже.

Петя перевязывал по-другому галстук. Взглянув в зеркало на свое лицо, он вдруг почувствовал, как головокружительно летит вокруг него жизнь, и сам он в этой жизни. Как, казалось, недавно был еще Петербург, Полина, Ольга Александровна, его тогдашние чувства и мысли – и как скоро все стало иным. Ему вспомнилась весна, деревня. Да, он как будто был тогда влюблен, – и где все это теперь? На мгновение его точно резнуло по сердцу. Неужели он так легкомыслен, ветрен? Из туманной дали взглянул на него знакомый облик, печальный и нежный, с кроткой улыбкой на устах. «Никогда я не была счастлива, нигде». Но тут он вспомнил Лизавету и, с эгоизмом, со слепым счастьем молодости, сразу забыл все – он был полон собой и не интересовался другими.

– Позвольте, – сказал Федюка, входя, – это непорядки, должен вам заявить. Супруга давно переоделась, мы ждем, шампанское и прочее, а они тут конверсацию устраивают. Да еще, поди, философическую.

Федюка прислонился к Пете мягким животом, взял под руку, повел к двери.

– Теперь, батенька, не отвертитесь. Вы, так сказать, новобрачный, и вам надлежит сносить все… inconvenients[47] данного положения. Это уж что говорить, тогда нечего было венчаться.

В столовой все имело возбужденный, бурный вид. Явно, козлороги собирались праздновать свадьбу шумно. Петя должен был догонять одного «в отношении рябиновой», другого – зубровки. Лизавета сидела с ним рядом. Вся она была движение, смех. Любовь и счастье блестели в ее глазах, в нежном румянце, выбившихся золотистых локонах.

– Браво, – кричал Федюка. – Лизавета Андреевна, браво! Очень, очень мила. Горько!

Лизавета не стеснялась – острым, легка кусающим поцелуем поцеловала она при всех Петю, глаз ее хитро сверкал, точно говорил: «Ну, это еще что…»

На другом конце стола хохотала Зина. Она забралась в самый дальний угол, с ней сидел молоденький студентик; он жал ей под столом ногу, а она загораживалась от зрителей букетом и лишь временами таинственно подмигивала Лизавете и кричала: «Очень ходы, очень», чего другие не понимали.

– А знаешь, где Алешка? – спросила Петю Лизавета.

– Нет… Правда, где же он? Лизавета засмеялась и шепнула ему:

– Он привезет сюда новую симпатию… У меня спросился. Мне что ж? Хоть три симпатии.

Действительно, не прошло получаса, – явился Алешка. За ним показалась Анна Львовна.

– Ого! – сказал Федюка. – Она не только хорошо одета, но и недурна собой.

Анна Львовна поздравила Лизавету, сказала, что очень жалеет, что не могла быть в церкви. Глаза ее блеснули, и суховатая рука, в которой было нечто мужское, пожала ей руку.

– Очень интересна, – сказал Федюка Алеше. – Удачный шаг. Ваше здоровье.

И он чокнулся с ним. Алеша имел вид тоже воодушевленный. Он залпом выпил бокал шампанского. На дне осталось немного вина, где играли легкие пузырьки. Алеша молча приблизил бокал к носу Федюки.

– Люблю, – сказал Алеша. – Отлично.

Федюка подумал и вдруг выпалил:

– Как бы символ жизни!

Алеша захохотал и хлопнул его по коленке.

– Ах ты символ, философ! Потом он прибавил:

– Может быть, вы и правы… Мне все равно. Я могу еще выпить за что-нибудь такое… Ну, за что? – Он взглянул на Анну Львовну. – За счастье, радость!

Он налил себе еще вина.

– За любовь, что ли? – За жизнь.

Первой чокнулась с ним Анна Львовна. Студенты зашумели, все хохотали, подошла Зина. Чокнулся и Степан.

– А-а, – сказал Алешка, – вот кто! Ну, вы наверно против меня.